2 страница
Глава 2. Толчок духа
Абстрактное
Ранним утром мы вернулись в дом дона Хуана. Нам пришлось долго спускаться с горы, потому что я боялся в темноте оступиться в пропасть, и дон Хуан должен был то и дело останавливаться, чтобы восстановить сбитое от смеха надо мной дыхание.
Я смертельно устал, но уснуть не мог. Перед полуднем начался дождь. Звуки сильного ливня, барабанившего по черепичной крыше, вместо того, чтобы заставить меня почувствовать сонливость, окончательно прогнали даже следы сна.
Я встал и вышел поискать дона Хуана. Он дремал, сидя в кресле. Когда я подошел, он полностью проснулся. Я поздоровался.
- Похоже, у тебя нет проблем с бессонницей, - отметил я.
- Когда ты испуган или расстроен, не пытайся уснуть лежа, - сказал он, не глядя на меня. - Спи сидя в мягком кресле, как это делаю я.
Однажды он посоветовал, чтобы я, если хочу дать своему телу здоровый отдых, долго дремал, лежа на животе, повернув лицо влево и подняв ноги на спинку кровати. Чтобы не замерзнуть, по его совету, нужно было положить мягкую подушку на плечи, но не на шею, а также надеть, теплые носки или просто не снимать» туфли.
Впервые услышав этот совет я подумал, что он шутит, но позже понял, что это не так. Сон в таком положении помогал мне отдохнуть исключительно хорошо. Когда я поделился с ним удивительными результатами, он посоветовал, чтобы я всегда точно следовал его указаниям, не заботясь о том, верю я ему или нет.
Я сказал дону Хуану, что он мог бы еще прошлой ночью сказать мне о сне в сидячем положении. Я объяснил, что кроме крайней усталости причиной моей бессонницы была странная озабоченность по поводу того, что он рассказал мне в пещере магов.
- Ты это брось! - воскликнул он. - Ты видел и слышал бесконечно более беспокоящие вещи, не лишаясь при этом сна. Тебя беспокоит что-то другое.
Вначале я подумал, что он имеет в виду мою неискренность при рассказе о своей озабоченности. Я хотел было объясниться, но он продолжал говорить, пропустив мимо ушей мои слова.
- Ты безапелляционно заявил прошлой ночью, что в пещере ты чувствуешь себя хорошо. Но это явно не так. Прошлой ночью я не стал больше говорить о пещере, чтобы понаблюдать за твоей реакцией.
Дон Хуан объяснил, что пещера была сделана магами древности, чтобы служить катализатором. Ее форма была тщательно продумана так, чтобы вместить двух людей как два энергетических поля. Согласно теории магов, природа скалы и способ, которым была высечена пещера, позволяли двум телам, двум светящимся шарам, переплетать свои энергии.
- Я специально взял тебя в эту пещеру, - продолжал он, - не потому, что мне нравится это место, - нет, оно мне не нравится, - но потому, что она создана как инструмент, чтобы толкнуть ученика глубоко в повышенное осознание. Маги древности не предавались размышлениям. Они склонялись к действию.
- Ты всегда говорил, что твой бенефактор был такого же типа, - сказал я.
- Я преувеличивал, - ответил он. - Это примерно то же самое, как когда я говорю тебе, что ты - дурак. Мой бенефактор был современным Нагвалем, занятым поисками свободы, но он всегда предпочитал действия вместо размышлений. Ты - современный Нагваль, занятый таким же поиском, но ты сильно тяготеешь к заблуждениям разума.
Его сравнение явно показалось ему чрезвычайно забавным; в пустой комнате зазвучало эхо его хохота.
Когда я попытался вновь заговорить о пещере, он сделал вид, что не слышит меня. По блеску его глаз и по тому, как он улыбался, я знал, что он притворяется.
- Прошлой ночью я намеренно сообщил тебе первое абстрактное ядро, - сказал он, - с надеждой, что, размышляя над тем, что я делал с тобой все эти годы, ты получишь представление и о других ядрах. Ты пробыл со мной долгое время, так что знаешь меня очень хорошо. Каждую минуту нашего общения я пытался согласовывать свои действия и мысли с моделями абстрактных ядер.
История Нагваля Элиаса - другое дело. Хотя она кажется рассказом о человеке, на самом деле она является рассказом о намерении, которое воздвигает перед нами здания и приглашает войти в них. Это способ понимания магами того, что происходит вокруг них;
Дон Хуан напомнил мне, что я всегда упорно старался найти основополагающий порядок во всем, что он говорил мне. Я подумал, что он критикует меня за мою попытку превратить все, чему он учил меня, в проблему социальной науки. Я начал было оправдываться, что мои взгляды изменились под его влиянием. Он остановил меня и улыбнулся.
- Ты действительно не очень понятлив, - сказал он и вздохнул. - Я хотел бы, чтобы ты понял основополагающий порядок того, чему я учу тебя. Мои возражения направлены против твоего понимания природы этого порядка. Тебе кажется, что это какие-то тайные процедуры или скрытая последовательность. Для меня же это означает две вещи: здание, которое намерение возводит в мгновение ока и помещает перед нами, приглашая войти, и знаки, которые оно дает нам, чтобы, находясь там, мы не заблудились.
Ты мог бы заметить, что история Нагваля Элиаса - это более чем просто перечисление последовательных деталей, из которых состоит событие, - сказал он. - За всем этим стоит здание намерения. И рассказ был предназначен дать тебе представление о том, что являли собою Нагвали прошлого. Ты должен узнать, как они действовали с целью согласовать свои мысли и действия с величественными сооружениями, которые возводит намерение.
Последовало длительное молчание. Мне нечего было сказать. Чтобы не дать угаснуть беседе, я сказал первое, что пришло мне в голову. Я сказал, что по услышанным мною историям о Нагвале Элиасе у меня сложилось о нем очень благоприятное впечатление. Мне нравился Нагваль Элиас, но что касается Нагваля Хулиана, то по непонятным причинам все, что говорил о нем дон Хуан, ужасно меня беспокоило.
Одно упоминание об этом дискомфорте привело дона Хуана в восторг. Он вынужден был встать со стула, чтобы не задохнуться от смеха. Положив мне руки на плечи он сказал, что мы обычно или любим, или ненавидим тех, кто является отражением нас самих.
И опять глупая застенчивость удержала меня от вопроса о том, что он имеет в виду. Дон Хуан снова засмеялся, явно понимая мое настроение. Наконец он заметил, что Нагваль Хулиан был похож на ребенка, чья собранность и выдержка всегда приходят извне. Если отбросить его практику как ученика магии, то у него совсем не было никакой внутренней дисциплины.
Я почувствовал иррациональное желание защищаться Я сказал дону Хуану, что моя дисциплина пришла как раз изнутри.
- Конечно, - сказал он покровительственно. - Не можешь же ты надеяться быть в точности похожим на него.
И он снова рассмеялся.
Иногда дон Хуан настолько выводил меня из себя, что я был готов заорать на него. Правда, такое настроение никогда не было продолжительным. И теперь оно рассеялось так быстро, что мною тут же овладела другая мысль. Я спросил дона. Хуана, возможно ли, чтобы я входил в повышенное осознание, не сознавая этого? Или, может быть, я оставался там в течение нескольких дней?
- На этой стадии ты входишь в повышенное осознание целиком самостоятельно, - сказал он, - Повышенное осознание - тайна только для нашего разума. На практике оно очень просто. Мы сами усложняем это, как и многое другое, стараясь сделать понятной окружающую нас беспредельность.
Он заметил, что вместо бесполезного спора о своей персоне я должен думать о данном мне абстрактном ядре.
Я сказал ему, что думал об этом все утро и пришел к выводу, что метафорической темой истории были проявления духа. Только вот я не разобрался, где было то абстрактное ядро, о котором он говорил. Должно быть, это было нечто невыразимое.
- Я повторяю, - сказал он тоном школьного учителя, муштрующего своих учеников, - проявления духа - это название первого абстрактного ядра в магических историях. То, что маги считают абстрактным ядром, явно ускользает от тебя в данный момент. Эту ускользающую от тебя деталь маги называют зданием намерения, или безмолвным голосом духа, или скрытым порядком абстрактного.
Я сказал, что понимаю «скрытое» как нечто утаенное, как в «скрытом мотиве». Он ответил, что в данном случае «скрытое» значит больше: оно означает знание без слов вне нашего непосредственного понимания и, в особенности, - моего. Он допустил, что знание, на которое он ссылается, недосягаемо для меня лишь, на данный момент, но не выше моих предельных возможностей понимания.
- Если абстрактные ядра выше моего понимания, тогда какой смысл говорить о них? - спросил я.
- Правило гласит, что абстрактные ядра и магические истории должны быть рассказаны тебе именно на этом этапе, - сказал он. - И однажды скрытый порядок абстрактного, который есть знание без слов, или здание намерения, заложенное в эти истории, раскроют тебе сами эти истории. Я все еще не понимал.
- Скрытый порядок абстрактного - это не просто порядок, в котором были преподнесены тебе абстрактные ядра, - объяснил он, - и не то, что в них есть общего, и даже не соединяющая их ткань. Это есть непосредственное знание без вмешательства языка.
Он молча рассматривал меня с головы до ног с явной целью видеть меня.
- Да, это пока еще не очевидно для тебя, - заявил он и жестом выразил свое нетерпение, как если бы я досаждал ему свей медлительностью.
Я встревожился. Обычно дон Хуан не был склонен к демонстрации психологического неудовольствия.
- Это не имеет отношения к тебе или твоим действиям, - сказал он, когда я спросил о причине его неудовольствия и разочарования, - Это была мысль, которая пришла мне в голову, когда я видел тебя. В твоем светящемся существе есть такая черта, за которую дорого заплатили бы маги древности.
- Скажи мне, что это, - потребовал я.
- Я напомню тебе об этом как-нибудь в другой раз, - сказал он. - Давай продолжим об элементе, который стимулирует нас - об абстрактном. Это элемент, без которого не может быть ни пути воина, ни даже самого воина в поиске знания.
Он сказал, что испытываемые мною трудности не являются для него новостью. Через те же мучения в процессе понимания скрытого порядка абстрактного прошел и он сам. Если бы не помощь Нагваля Элиаса, он закончил бы тем же, что и его бенефактор - только действия и очень мало понимания.
- Как выглядел Нагваль Элиас? - спросил я, чтобы сменить тему.
- Он совсем не был похож на своего ученика, - сказал дон Хуан. - Он был индеец, очень темный и массивный, с резкими чертами, орлиным носом, маленькими черными глазами, густыми черными волосами совершенно без седины. Он был ниже ростом, чем Нагваль Хулиан, с большими руками и ногами. Он был очень скромный и очень мудрый, но в нем не было огня. По сравнению с моим бенефактором он казался тусклым. Всегда весь в себе, обдумывающий тот или иной вопрос. Нагваль Хулиан имел обыкновение шутить, что его учитель давал мудрость тоннами. За спиной он обычно называл его «Нагваль Тоннаж».
- Я не видел смысла в его шутках, - продолжал дон Хуан. - Для меня Нагваль Элиас был подобен дуновению свежего ветра. Он обычно объяснял мне все с невероятным терпением. Очень похоже на то, как я объясняю тебе, но, возможно, чуть больше чего-то еще. Я бы назвал это не состраданием, но скорее сочувствием. Воины не способны чувствовать сострадание, потому что они не испытывают жалости к самим себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.
- Не хочешь ли ты сказать, дон Хуан, что воин всегда сам по себе?
- В известном смысле да. Для воина все начинается и заканчивается собой. Однако контакт с абстрактным приводит его к преодолению чувства собственной важности. Затем его «я» становится абстрактным и неличным.
Нагваль Элиас считал, что наши жизни и личности весьма похожи, - продолжал дон Хуан. - Из-за этого он чувствовал себя обязанным помогать мне. Я не замечаю такого сходства с тобой, поэтому, думаю, я отношусь к тебе во многом так же, как относился ко мне Нагваль Хулиан.
Дон Хуан сказал, что Нагваль Элиас взял его под свое крыло с того самого дня, как он появился в доме своего бенефактора. Нагваль Элиас стал объяснять ему все, что происходило во время его ученичества, даже если дон Хуан не мог понять его объяснений. Его стремление помогать дону Хуану было таким сильным, что он практически сделал его своим пленником. Таким образом он защищал его от резких яростных атак Нагваля Хулиана.
- Вначале я имел обыкновение оставаться в доме Нагваля Элиаса все время, - продолжал дон Хуан. - И мне это нравилось. В доме своего бенефактора я постоянно был настороже, был бдительным, боясь того, что он может выкинуть со мной в следующий момент. Но в доме Нагваля Элиаса я чувствовал себя уверенно и легко.
Мой бенефактор безжалостно давил на меня, и я не мог понять, почему он так сильно меня угнетает. Я думал, что этот человек просто сумасшедший.
Дон Хуан сказал, что Нагваль Элиас был индейцем из штата Оахака и что его учитель, Нагваль по имени Розендо, был родом из тех же мест. Дон Хуан описал Нагваля Элиаса как очень консервативного человека, оберегающего свое одиночество. И тем не менее он был знаменитым исцелителем и магом не только в Оахаке, но и во всей Южной Мексике. Несмотря на свою известность, он жил в полной изоляции на противоположном конце страны, в Северной Мексике.
Дон Хуан замолчал. Подняв брови, он вопрошающе уставился на меня. Но все, что я хотел от него, - это чтобы он продолжал свой рассказ.
- Каждый раз, когда я хочу, чтобы ты задал вопрос, ты его не задаешь, - сказал он. - Надеюсь, ты слышал мои слова? Нагваль Элиас был знаменитым магом, который ежедневно имел дело с людьми в Южной Мексике и в то же время жил отшельником на Севере страны. Разве это не возбудило твое любопытство?
Я почувствовал себя ужасно глупо, так как во время его рассказа у меня мелькнула мысль, что этому человеку, должно быть, было очень нелегко совершать регулярные поездки туда и обратно.
Дон Хуан смеялся надо мной, но поскольку он обратил мое внимание на этот вопрос, я спросил, как мог Нагваль Элиас быть в двух местах одновременно.
- Сновидение - вот реактивный самолет мага, - сказал он. - Нагваль Элиас был сновидцем, как мой бенефактор был сталкером. Он мог создавать и посылать то, что маги называют телом сновидения или Другим, и находиться одновременно в двух разных местах. С помощью своего тела сновидения он мог выполнять свои обязанности мага, в то время как его настоящее «я» оставалось в уединении.
Я заметил, что со мной происходит что-то странное: я с легкостью принимал то, что Нагваль Элиас мог посылать свой осязаемый трехмерный образ, но хоть убей не понимал объяснений насчет абстрактных ядер.
Дон Хуан ответил, что я смог принять идею о двойной жизни Нагваля Элиаса, поскольку дух как раз производил последние корректировки в моей способности к осознанию. Я тут же начал бурно протестовать по поводу таинственности его заявления.
- Ну что же тут таинственного? - воскликнул он. - Это сообщение о факте. Ты мог бы сказать, что этот факт является недоступным в данный момент, но момент изменится.
Не дав мне возможности ответить, он снова начал говорить о Нагвале Элиасе. Он сказал, что у Нагваля Элиаса был пытливый ум и очень умелые руки. Во время своих путешествий в качестве сновидящего он видел множество предметов, которые потом копировал в дереве и железе. Дон Хуан уверял меня, что некоторые изделия отличались завораживающей, изысканной красотой.
- А что служило ему оригиналами? - спросил я.
- Не существует способа узнать это, - сказал дон Хуан, - Ты должен принять во внимание, что поскольку Нагваль Элиас был индейцем, он пускался в своих сновидениях в странствия тем же способом, что и дикий зверь, рыскающий в поисках пищи. Зверь никогда не обнаружит своего присутствия, если кто-то есть поблизости. Он нападает лишь в случае, когда ему никто не мешает. Нагваль Элиас как одинокий сновидящий посещал, так сказать, свалку бесконечности, когда поблизости никого не было, а затем копировал все, что видел, не зная при этом ни предназначения этих вещей, ни источника их происхождения.
И снова я понимал его, не испытывая никаких трудностей. Смысл сказанного нисколько не казался мне абсурдом. Я уже собирался сказать ему об этом, но он остановил меня движением бровей и продолжил свой рассказ о Нагвале Элиасе.
- Посещать его было для меня огромным удовольствием, - сказал он, - но в то же время источником странного чувства вины. Обычно я смертельно скучал у него, и не потому, что Нагваль Элиас был занудой - просто Нагваль Хулиан не имел себе равных и портил кого угодно на всю жизнь.
- Но мне казалось, что ты чувствовал себя в доме Нагваля Элиаса уверенно и легко, - сказал я.
- Да, это так, но это и было источником моей вины и моих воображаемых проблем. Как и ты, я любил мучить самого себя. Думаю, вначале я нашел покой в обществе Нагваля Элиаса, но позже, когда я лучше понял Нагваля Хулиана, то пошел его путем.
Он рассказал мне, что перед домом Нагваля Элиаса была открытая веранда, где у него размещались кузница и столярная мастерская. Этот дом из необожженного кирпича под черепичной крышей представлял собой огромную комнату с земляным полом, где он жил с пятью женщинами-видящими, которые, по сути, были его женами. Кроме них, были еще четверо мужчин-магов, тоже видящих, которые жили в маленьких домиках вокруг дома Нагваля. Все они были индейцами из разных частей страны, переехавшими в Северную Мексику.
- Нагваль Элиас с большим уважением относился к сексуальной энергии, - сказал дон Хуан. - Он полагал, что если она нам дана, мы должны использовать ее для сновидения и что сновидение утрачено человечеством из-за его способности нарушить шаткое умственное равновесие впечатлительных людей.
Я учил тебя сновидению так же, как он учил меня, - продолжал дон Хуан. - Он учил меня, что когда мы спим, точка сборки смещается очень мягко и естественно. Умственное равновесие является ничем иным как фиксацией точки сборки в привычном для нас месте. Во сне эта точка сдвигается, и если сновидение используется для контроля этого естественного сдвига и наша сексуальная энергия задействована в сновидении, то когда эту энергию растрачивают на секс вместо сновидения, - результат подчас оказывается катастрофическим. В этом случае точка сборки у сновидящих сдвигается в неправильное положение и они лишаются рассудка.
- Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан? - спросил я, чувствуя, что сновидение не является основной темой нашего разговора.
- Ты - сновидящий, - сказал он. - Если ты не будешь осторожен со своей сексуальной энергией, то можешь подвергнуть себя опасности неправильных сдвигов точки сборки. Минуту назад ты был озадачен своими реакциями. Это значит, что твоя точка сборки двигается не совсем правильно, поскольку твоя сексуальная энергия несбалансирована.
Я сказал что-то глупое и неуместное о сексуальной жизни взрослых мужчин.
- Наша сексуальная энергия - вот что управляет сновидением, - повторил он. - Нагваль Элиас учил меня, - а я учил тебя, - что ты используешь свою сексуальную энергию или для занятий любовью, или для сновидения. Третьего не дано. Причина, по которой я заговорил об этом, заключается в том, что твои трудности в понимании нашей последней темы - абстрактного - связаны с серьезными проблемами со сдвигом точки сборки.
Так же было и со мной, - продолжал он. - Только когда моя сексуальная энергия освободилась от пут мира, все стало на свои места. Для сновидящих это является правилом. У сталкеров все наоборот. Мой бенефактор был, как ты бы выразился, распущенным в сексуальном отношении - и как обычный человек, и как Нагваль.
Дон Хуан был близок к тому, чтобы открыть мне деяния своего бенефактора, но потом, очевидно, передумал. Он тряхнул головой и сказал, что я слишком негибок для таких откровений. Я не настаивал.
Он сказал, что Нагваль Элиас имел такой уровень внутреннего покоя, который сновидящие приобретают лишь пройдя через невообразимые битвы с самими собой. Он использовал эту собранность для того, чтобы полностью погрузиться в задачу отвечать на вопросы дона Хуана.
- Нагваль Элиас объяснил, что для меня препятствием в понимании духа было то же самое, что и для него, - продолжал дон Хуан. - Он полагал, что существуют два разных вопроса. Первый - потребность в непрямом понимании того, что такое дух, второй - непосредственное понимание духа. Когда поймешь, что такое дух, второй вопрос разрешится сам собой, и наоборот. Если дух будет говорить с тобой при помощи безмолвной речи, ты наверняка немедленно узнаешь, что такое дух.
Он сказал, что Нагваль Элиас видел причину трудностей в нашем нежелании принять идею существования знания без слов, которые должны объяснить его.
- Но у меня не возникает трудностей в понимании этого, - сказал я.
- Принятие этого утверждения не такая уж легкая штука, какой, по твоим словам, она является для тебя, - сказал дон Хуан. - Нагваль Элиас обычно говорил мне, что все человечество отошло от абстрактного, хотя когда-то мы, должно быть, были очень близки к нему. Оно безусловно было той силой, которая поддерживала нас. Потом произошло нечто, что отвратило нас от абстрактного. Теперь мы не можем вернуться к нему назад. Обычно он говорил мне, что ученику требуются годы, чтобы получить возможность вернуться к абстрактному, то есть понять, что знание и язык могут существовать независимо друг от друга. Дон Хуан повторил, что сутью нашего затруднения в том, чтобы вернуться назад к абстрактному, является наш отказ принять возможность знания без слов или даже мыслей.
Я уже было собрался возразить, что он говорит бессмыслицу, как внезапно с удивительной силой ощутил, что я что-то упустил и что его точка зрения представляет для меня чрезвычайную важность. Он действительно пытался сообщить мне нечто такое, чего я или не мог уловить, или что вообще невозможно было до конца выразить словами.
- Знание и язык существуют раздельно, - повторил он мягко.
И я уже почти был готов сказать: «Я знаю это», словно действительно знал, но вдруг остановился.
- Я уже говорил тебе, что не существует способа говорить о духе, - продолжал дон Хуан, - потому что дух можно только испытать. Маги пытаются объяснить это обстоятельство когда говорят, что дух не является чем-то таким, что можно увидеть или почувствовать. Но существует нечто, что всегда неясно вырисовывается перед нами. Иногда оно приходит к некоторым из нас. Но в большинстве случаев оно кажется нейтральным.
Я молчал, и он продолжал объяснять. Он сказал, что дух во многих отношениях подобен дикому зверю. Он держится на расстоянии от нас до тех пор, пока что-то не выманит его. Именно тогда дух проявляется.
Я возразил, что если дух не является сущностью или присутствием и не имеет сути, то как кто-то может выманить его?
- Твоя проблема заключается в том, - сказал он, - что ты полагаешься только на свое собственное понимание абстрактного. Например, внутренняя сущность человека или фундаментальный принцип являются для тебя абстрактным. Или, возможно, нечто менее смутное: характер, воля, мужество, достоинство, честность. Конечно, дух можно описать с помощью любого из этих понятий. Но вот что и есть самое непонятное - дух есть одновременно и все перечисленное и ничто из них.
Он добавил, что то, что я считал абстракциями - это или противоположность всех реальных вещей, которые я могу себе представить, или вещи, в моем понимании не имеющие конкретного существования.
- Тогда как для мага абстрактное есть нечто, не имеющее параллели в условиях существования человека, - сказал он.
- Но это одно и то же, - закричал я. - Неужели ты не видишь, что мы говорим об одних и тех же вещах?
- Нет, - настаивал он. - Для мага дух есть абстрактное просто потому, что он знает его без слов или даже мыслей. Он есть абстрактное, потому что маг не может себе даже представить, что такое дух. Тем не менее не имея ни малейшего шанса или желания, понять дух, маг оперирует им. Он узнает его, подзывает его, знакомится с ним и выражает его своими действиями.
Я безнадежно качнул головой, не в силах понять, в чем тут разница.
- Причиной твоего непонимания является то, что я употребил термин «абстрактное», чтобы описать дух, - сказал он. - Для тебя абстрактное - всего лишь слово, описывающее состояние интуиции. Примером является слово «дух», которое не описывает разум или прагматический опыт и которое, конечно, служит тебе только для того, чтобы просто разбудить фантазию.
Я разозлился на дона Хуана. Я назвал его упрямым, и он начал смеяться надо мной. Он посоветовал мне подумать над утверждениями о том, что знать можно независимо от языка, не беспокоясь о понимании, и тогда, возможно, что-то прояснится.
- Подумай вот над чем, - сказал он. - Сама по себе встреча со мной не имела для тебя значения. В тот день, когда я тебя встретил, ты встретился с абстрактным. Но поскольку ты не мог говорить о нем, ты его не заметил. Маги встречают абстрактное, не думая о нем, не видя его и не чувствуя его присутствия.
Я промолчал, поскольку мне не доставляло удовольствия спорить с ним. Временами мне казалось, что он умышленно сбивает меня с толку. Но дон Хуан был чрезвычайно доволен собой.
Последнее обольщение Нагваля Хулиана
В патио дома дона Хуана было так же прохладно и тихо, как под сводами монастыря. Там росло несколько больших фруктовых деревьев, посаженных очень близко друг от друга, видимо, затем, чтобы регулировать температуру и поглощать шум. Когда я впервые вошел в его дом, то, помнится, попытался критиковать нелогичность расположения деревьев. Будь моя воля, сказал я тогда, я отвел бы больше места для каждого из них. Но дон Хуан ответил, что эти деревья являются не его собственностью, но свободными и независимыми деревьями-воинами, которые присоединились к его партии воинов, и что мои замечания, верные относительно обычных деревьев, в данном случае неуместны.
Его ответ показался мне метафорическим. Тогда я еще не знал, что все, о чем говорит дон Хуан, имеет буквальный смысл. Сейчас мы с доном Хуаном сидели в плетеных креслах и смотрели на фруктовые деревья. Они были увешаны плодами. Я заметил, что это не только красивое зрелище, но еще и очень интригующее, поскольку для фруктов был не сезон.
- Я могу рассказать тебе об этом интересную историю, - ответил он, - Как ты знаешь, эти деревья являются членами моего отряда. Сейчас они плодоносят, потому что здесь, под ними, все члены моего отряда говорили и выражали свои чувства по поводу определенного путешествия, которое нам вскоре предстоит. И деревья знают, что когда мы отправимся в свое грядущее путешествие, они будут нас сопровождать.
Я с недоумением посмотрел на него.
- Я не могу оставить их, - объяснил он. - Они тоже воины. Они бросили свой жребий и выбрали отряд Нагваля. И они знают, как я к ним отношусь. У деревьев точка сборки расположена очень низко на их огромном светящемся шаре, и это позволяет им узнавать о чувствах, испытываемых нами при обсуждении грядущего путешествия.
Я продолжал молчать, так как боялся и не хотел подробно останавливаться на этом вопросе. Дон Хуан заговорил и рассеял мое настроение.
- Второе абстрактное ядро в историях магов называется «Толчок духа», - сказал он. - Первое ядро - «Проявления духа» - есть здание, которое намерение возводит перед магом, а затем приглашает его туда войти. Это здание намерения маг видит. Толчок духа является таким же зданием, которое видит начинающий, которого приглашают - или скорее принуждают - войти.
Это второе абстрактное ядро может быть отдельной историей. В ней говорится, что после того, как дух проявился человеку, о котором мы с тобой говорили, и не получил никакого ответа, он подстроил ему ловушку. Это была последняя его уловка, и не потому, что человек этот был особенный, а потому, что непостижимая цепь событий духа сделала его пригодным в тот момент, когда дух толкнул дверь. Ясно, что все, открываемое духом этому человеку, не имело для него смысла. Действительно, все это шло вразрез со всем, что человек знал и чем он был. И человек, конечно же, самым недвусмысленным образом отказался иметь какое бы то ни было дело с духом. Он не собирался поддаваться на весь этот вздор. Он знал лучше. В результате все зашло в тупик.
Могу сказать, что это идиотская история, - продолжал он, - И еще скажу, что она успокоит тех, кто испытывает неудобство из-за безмолвия абстрактного.
Он бросил на меня пристальный взгляд и улыбнулся.
- Ты любишь слова, - сказал он обвиняюще. - Сама идея безмолвного знания пугает тебя. Но истории, независимо от того, насколько они глупы, нравятся тебе и вселяют чувство безопасности.
Затем он напомнил мне, что только что я прослушал подробный рассказ о том, как дух первый раз постучал в его дверь. Вначале я даже не сообразил, о чем он говорит.
- Это не просто мой бенефактор нашел меня, умирающего от пулевого ранения, - объяснил он. - Дух также нашел меня и постучался в тот день в мою дверь. Мой бенефактор понял, что его задачей было служить проводником для духа. Без вмешательства духа встреча с моим бенефактором не значила бы ничего.
Он сказал, что Нагваль становится проводником только после того, как дух проявит свою склонность быть использованным посредством какого угодно способа: от едва уловимого намека до прямого приказа. Таким образом Нагваль не может выбирать себе учеников по собственному желанию или расчету. Но если однажды склонность духа открывается посредством знаков, Нагваль без особых усилий способен удовлетворить его.
- После целой жизни практики, - продолжал он, - маги, а в особенности Нагвали, знают, получили ли они от духа приглашение войти в здание, открывающееся перед ними. Они уже научились подчинять намерению свои связующие звенья. Поэтому они всегда предупреждены, всегда знают, что припас для них дух.
Дон Хуан сказал, что прогресс на пути магов обычно является стремительным процессом, цель которого - привести в порядок это связующее звено. У обычного человека связующее звено с намерением практически мертво, и маги начинают с такого звена, которое является совершенно бесполезным из-за своей неспособности действовать самостоятельно.
Он подчеркнул, что для того, чтобы оживить это звено, магу необходима непоколебимая, неистовая целеустремленность - особое состояние ума, называемое несгибаемым намерением. Принять то, что Нагваль является единственным существом, способным наделить несгибаемым намерением - это самое трудное в ученичестве магов.
Я возразил, что не заметил этой трудности.
- Ученик - это тот, кто стремится к очищению и оживлению своего связующего звена с духом, - объяснил он, - Когда звено оживлено, он уже не ученик, но до тех пор он, чтобы продолжать идти, нуждается в непоколебимой целеустремленности, которой, конечно, у него просто нет. Поэтому он позволяет Нагвалю придать ему целеустремленность, но чтобы сделать это, он должен отказаться от своей индивидуальности. А это очень непросто.
Он напомнил мне то, что повторял неоднократно: добровольцев не принимают в мир магии, потому что у них уже есть собственные цели, которые делают невероятно трудным отказ от своей индивидуальности. Если мир магии требует представлений и действий, идущих вразрез с целью добровольца, то он просто отказывается изменяться.
- Оживление связующего звена ученика является самой ответственной и самой интригующей деятельностью учителя, - продолжал дон Хуан, - и немалой морокой для него. Конечно, в зависимости от личности ученика предначертания духа или невероятно просты, или представляют собой сложнейший лабиринт.
Дон Хуан заверил меня, что даже если я сам думаю иначе, но мое ученичество не было для него таким обременительным, каким для его бенефактора было его собственное. Он заметил, что у меня недостаточно самодисциплины, но это еще хорошо, потому что сам он в свое время не имел вообще никакой. А его бенефактор - и того меньше.
- Проявления духа бывают очень разными, - продолжал он. - В некоторых случаях они едва заметны; в моем же - они были приказами. Меня подстрелили. У меня была пробита грудь и я истекал кровью. Моему бенефактору необходимо было действовать быстро и уверенно - так же, как в свое время действовал его бенефактор. Маги знают, что чем труднее был приказ, тем труднее впоследствии оказывается ученик.
Дон Хуан объяснил, что одним из наиболее замечательных следствий его связи с двумя Нагвалями было то, что он мог слышать одни и те же истории с двух противоположных точек зрения. Например, история о Нагвале Элиасе и проявлениях духа с позиций ученика была рассказом о тяжелом толчке духа в дверь его бенефактора.
- Все, что связано с моим бенефактором, было очень трудным, - сказал он и засмеялся. - Когда ему было двадцать четыре года, дух не то чтобы постучался к нему в дверь, он чуть ли не обрушил ее.
Он сказал, что история фактически началась на много лет раньше, когда его бенефактор еще был привлекательным юношей из хорошей семьи в Мехико. Он был богат, образован, обворожителен и был харизматически сильной личностью. Женщины влюблялись в него с первого взгляда. Но уже тогда он был недисциплинированным, индульгирующим, ленивым во всем, что не приносило ему немедленного удовлетворения.
Дон Хуан сказал, что с таким характером и воспитанием, - а он был единственным сыном богатой вдовы, которая вместе со своими четырьмя сестрами души в нем не чаяла, - он и не мог быть иным. Он мог позволить себе любую непристойность, какая только приходила ему в голову. Даже среди своих не менее распущенных приятелей он выглядел моральным уродом, живущим лишь для того, чтобы творить всякие мерзости.
В конце концов все эти излишества ослабили его физически, и он смертельно заболел туберкулезом - бичом того времени. Но эта болезнь не только не обуздала его, но еще больше усилила его похотливость. И поскольку самоконтроля у него не было ни на йоту, он ударился в полнейший разврат, из-за чего здоровье его ухудшалось до тех пор, пока не осталось никакой надежды.
Выражение «беда одна не приходит» в то время было весьма справедливо в отношении бенефактора дона Хуана. Здоровье его было подорвано, а его мать, которая была его единственной опорой и хоть как-то его сдерживала, умерла. Она оставила ему значительное наследство, благодаря которому он мог бы прожить безбедно всю свою жизнь, но, не имея никакой внутренней дисциплины, он спустил его за несколько месяцев до последнего цента. Не имея ни профессии, ни какого-либо занятия, ему оставалось только попрошайничать, чтобы как-то прожить.
Вскоре из-за отсутствия денег у него не осталось друзей, и даже женщины, любившие его когда-то, отвернулись от него.
Впервые в жизни он столкнулся с суровой реальностью. Принимая во внимание состояние его здоровья, это должно было стать его концом. Но он не пал духом. Он решил зарабатывать себе на жизнь.
Однако его привычки не изменились, что и вынудило его искать работу в единственном месте, где ему было хорошо - в театре. Это было обусловлено тем, что он был прирожденным актером и к тому же большую часть своей сознательной жизни провел в обществе актрис. Он присоединился к театральной труппе в провинции, подальше от привычного круга своих друзей и знакомых, и стал очень неплохим актером - чахоточным героем религиозных и поучительных пьес.
Дон Хуан отметил странную иронию, всегда сопутствовавшую судьбе его бенефактора. В жизни он был последним негодяем, умиравшим в результате своих беспутных похождений, а на сцене играл роли святых и мистиков. Он даже играл Иисуса в пасхальной пьесе о Страстях Господних. Его здоровья хватило лишь на одно театральное турне по северным штатам, а потом в городе Дуранго произошли два события; его жизнь подошла к концу и в его дверь постучался дух.
И смерть, и толчок духа случились в один и тот же момент - в кустарнике средь бела дня. Смерть настигла его во время соблазнения молодой женщины. Он уже давно был чрезвычайно слаб, а в тот день силы его истощились полностью. Жизнерадостная, сильная и увлеченная до безумия молодая женщина, пообещав любовные утехи, увлекла его в укромное место в миле от города. Там она сильно избила его. В конце концов женщина покорилась, но он был совершенно измотан и кашлял так сильно, что едва мог дышать.
Во время своего последнего взрыва страсти он почувствовал острейшую боль в плече. Его грудь словно рвали на части, и из-за приступа кашля он начал задыхаться. Однако страсть к наслаждениям и гордость заставляли его продолжать, пока смерть не пришла к нему в виде кровоизлияния. Вот тогда-то дух и вступил в свои права в лице пришедшего к нему на помощь индейца. Актер еще раньше заметил, что этот индеец повсюду следует за ними, но поглощенный процедурой обольщения, не придал этому значения.
Он видел девушку как во сне. Она не пришла в ужас и сохранила самообладание. Спокойно и тщательно одевшись, она исчезла с быстротой кролика, преследуемого охотничьими псами.
А еще он видел индейца, бросившегося к нему и попытавшегося его усадить. Он слышал, как тот бормотал что-то идиотское, призывал дух и произносил непонятные слова на непонятном языке. Затем индеец начал действовать очень быстро. Став позади него, он с силой ударил его по спине.
Умирающий вполне резонно заключил, что индеец пытался или удалить сгусток крови, или убить его.
По мере того, как индеец повторял и повторял свои удары по его спине, умирающий все больше убеждался, что индеец был или любовником, или мужем женщины и хотел его убить. Но заметив невероятно сияющие глаза этого индейца он понял, что ошибся. Он понял, что индеец попросту сумасшедший и не имеет никакого отношения к женщине. Из последних сил напрягая свой ум, он сосредоточил внимание на бормотании этого человека. Тот говорил, что сила человека безгранична, что смерть существует лишь потому, что мы намерены умереть с момента нашего рождения, что намерение смерти можно остановить путем изменения позиции точки сборки.
Услышав все это, он понял, что индеец совсем сумасшедший. Ситуация была настолько театральной - умереть от руки безумного индейца, бормочущего что-то несусветное, что он решил оставаться актером в плохой пьесе до конца и пообещал себе умереть не от кровоизлияния и не от ударов, а от смеха. И он смеялся до тех пор, пока не умер.
Дон Хуан заметил, что его бенефактор, конечно, не мог принять индейца всерьез. Никто не принял бы всерьез такую личность, а тем более - будущий ученик, от которого и не ожидается, что он добровольно примет задачу магии.
Затем дон Хуан сказал, что он дал мне различные версии того, из чего состоит задача магии. Он сказал, что будет не слишком самонадеянным с его стороны раскрыть, что с точки зрения духа задача состоит в очищении нашего с ним связующего звена. Таким образом, представшее перед нами здание намерения является чистилищем, внутри которого мы обнаруживаем не столько процедуры очистки связующего звена, сколько безмолвное знание, которое и делает возможным очистительный процесс. Без этого безмолвного знания не смог бы протекать ни один процесс, и все, что мы имеем, было бы лишь неопределенным чувством потребности в чем-то неясном.
Он объяснил, что вызываемые магами в результате безмолвного знания события так просты и в то же время так абстрактны, что маги уже давно решили говорить о них, употребляя только символические термины. Примерами этого являются проявления и толчок духа.
Затем дон Хуан в качестве примера сообщил, что описание того, что происходит во время встречи Нагваля и будущего ученика с точки зрения магии, было бы совершенно непонятным. Было бы бессмысленно объяснять, что Нагваль, используя опыт всей своей жизни, фокусирует нечто такое, чего мы не можем представить, - свое второе внимание - повышенное осознание, развитое в результате магической практики, на своей невидимой связи с чем-то неопределимо абстрактным.
Он заметил, что каждый из нас отделен от безмолвного знания естественными, специфическими для каждой личности барьерами и что моим самым непреодолимым барьером является склонность маскировать свое самодовольство под маской независимости.
Я вызывающе потребовал, чтобы он привел конкретный пример, и напомнил, как однажды он предупреждал меня, что одной из хитростей ведения спора является общая критика, не подкрепленная конкретными примерами.
Дон Хуан взглянул на меня с лучезарной улыбкой.
- В прошлом я частенько давал тебе растения силы, - сказал он. - Сначала ты впал в крайность, убеждая себя в том, что все увиденное тобой - просто галлюцинации. Потом ты начал считать все это специальными обучающими галлюцинациями. Помнишь, я высмеивал тебя, когда ты упорно называл это поучительным галлюцинативным опытом.
Он сказал, что моя потребность в утверждении своей иллюзорной независимости поставила меня в положение, из которого я не мог воспринимать его объяснения происходящего. А ведь эти объяснения касались именно того, что я и так уже знал без слов. Я знал, что он использовал растения силы, хотя их возможности и весьма ограничены, для того, чтобы заставить меня войти в частичные или временные состояния повышенного осознания путем сдвига моей точки сборки с ее обычного положения.
- Ты использовал свой барьер независимости, чтобы преодолеть это препятствие, - продолжал он. - Тот же самый барьер продолжает работать и по сей день, поэтому ты все еще сохраняешь чувство неопределенного страдания, хотя и не столь выраженное. Сейчас вопрос вот в чем: как тебе удается строить свои заключения таким образом, чтобы даже твой нынешний опыт смог уложиться в твою схему самодовольства?
Я признался, что единственным способом поддержки моей независимости был полный отказ думать об этом опыте.
Дон Хуан так хохотал, что чуть не свалился со своего плетеного стула. Он встал и принялся расхаживать, чтобы восстановить дыхание. Затем он успокоился и снова сел, откинувшись на спинку и скрестив ноги.
Он сказал, что мы как обычные люди не знаем и никогда не узнаем, что есть нечто чрезвычайно реальное и функциональное - наше связующее звено с намерением, которое вызывает у нас наследственную озабоченность своей судьбой. Он утверждал, что на протяжении всей своей активной жизни у нас никогда не появляется шанс пойти дальше простой озабоченности, потому что с незапамятных времен нас усыпляет колыбельная песня повседневных маленьких дел и забот. И лишь когда наша жизнь почти уже на исходе, наша наследственная озабоченность судьбой начинает принимать иной характер. Она пытается дать нам возможность видеть сквозь туман повседневных дел. К сожалению, такое пробуждение всегда приходит одновременно с потерей энергии, вызванной старением, когда у нас уже не остается сил, чтобы превратить свою озабоченность, в практическое и позитивное открытие. В итоге остается лишь неопределенная щемящая боль: то ли стремление к чему-то неописуемому, то ли просто гнев, вызванный утратой.
- Я по многим причинам люблю стихи, - сказал он. - Одна из них в том, что они улавливают настроение воинов и объясняют то, что вряд ли можно было бы объяснить иначе.
Он допускал, что поэты остро осознают наше связующее звено с духом, но делают это интуитивно, тогда как маги выбирают этот путь намеренно и прагматично.
- У поэтов нет знания о духе из первых рук, - продолжал он. - Вот почему их стихи не могут по-настоящему попасть в яблочко понимания подлинных жестов духа. Правда, иногда они попадают очень близко к цели.
Он взял одну из привезенных мною книг, лежавших рядом на стуле - сборник стихов Хуана Рамона Хименеса. Открыв заложенную страницу, он вручил мне книгу и подал знак читать.
Я ли это хожу
по комнате сегодня ночью
или это бродяга
забравшийся в мой сад
во тьме?
Было ли окно открыто?
Удастся ли мне уснуть?
Исчезла нежная зелень сада…
Небо было чистым и голубым…
А теперь облака
и поднялся ветер
и сад угрюмый и темный.
Я думал что волосы мои черны
и белеет моя одежда…
Но бела моя голова
и в черное я одет…
Разве это моя походка?
Этот голос что звучит во мне
разве так он звучал?
Я ли это или я это тот бродяга
забравшийся на исходе ночи
В мой сад?
Я смотрю вокруг…
Вот облака и поднялся ветер…
И сад угрюмый и темный…
Встаю и иду…
Может я уже сплю?
На висках седина…
И все
то же и совершенно другое…
Я вновь перечитал стихотворение и уловил переданное поэтом чувство бессилия и замешательства. Я спросил дона Хуана, почувствовал ли он то же самое.
- Я думаю, поэт ощущает груз старости и тревогу, вызванную этим ощущением, - сказал дон Хуан. - Но это лишь одна сторона медали. Меня гораздо больше интересует другая ее сторона, заключающаяся в том, что поэт, не сдвигая точку сборки, интуитивно знает, что на карту поставлено нечто необыкновенное. Интуитивно он знает с большой уверенностью, что есть какой-то внушающий благоговение своей простотой невыразимый фактор и что именно он определяет нашу судьбу.
Глава 3. Уловка духа
Очищение связующего звена с духом
Солнце еще не поднялось над восточными вершинами, но уже было жарко. Как только мы достигли первого пологого спуска в нескольких милях от окраины города, дон Хуан прервал прогулку и свернул в сторону от мощеного шоссе. Он опустился на землю у одной из громадных каменных глыб, которые когда-то во время прокладки дороги были вырваны динамитом из горного склона. Дон Хуан сделал мне знак сесть рядом. Здесь мы обычно останавливались побеседовать или отдохнуть на пути к близлежащим горам. Дон Хуан заметил, что это наше путешествие будет долгим и что мы, вероятно, проведем в горах несколько дней.
- Поговорим теперь о третьем абстрактном ядре, - сказал дон Хуан, - Оно называется уловкой духа, или уловкой абстрактного, или выслеживанием самого себя, или очищением связующего звена.
Я был удивлен таким обилием определений, но ничего не сказал. Я ждал, когда дон Хуан продолжит свои объяснения.
- И снова, как и в случае с первым и вторым абстрактными ядрами, - продолжал он, - третье ядро может быть изложено в виде истории. История гласит, что, постучав однажды в дверь дома того человека, о котором мы с тобой говорили, и убедившись, что ответа не будет, дух прибегнул к единственному способу, который оставался в его распоряжении - уловке. Ведь и предыдущие трудности дух преодолел с помощью уловок. Было очевидно, что если он хочет подействовать на этого человека, он должен чем-то склонить его на свою сторону. И тогда дух начал посвящать этого человека в тайны магии. Обучение магии стало тем, чем оно и является - искусством уловок и хитростей.
История гласит, что дух склонил на свою сторону человека, заставив его перемещаться вперед и назад между различными уровнями осознания, чтобы показать ему, как сохранять энергию, необходимую для укрепления его связующего звена.
Дон Хуан сказал мне, что если мы свяжем эту историю с темой сегодняшнего нашего разговора, то будем иметь пример Нагваля, живого проводника духа, который повторяет структуру этого абстрактного ядра и прибегает в целях обучения к хитростям и уловкам.
Внезапно он поднялся и пошел по направлению к горному склону. Я последовал за ним, и мы бок о бок начали наш подъем.
Когда мы достигли вершины высокой горы, было уже далеко за полдень. Даже на такой высоте было очень жарко. Весь день мы шли по почти незаметной тропе. Наконец, мы достигли небольшого плато, которое в древности служило наблюдательным постом, доминирующим над севером и западом.
Здесь мы сели, и дон Хуан возобновил наш разговор по поводу магических историй. Он сказал, что теперь я знаю историю о том, как намерение проявилось Нагвалю Элиасу, и историю о том, как дух постучался в дверь Нагваля Хулиана. Я знаю, как встретился с духом он, и конечно же не мог забыть, как встретился с ним я сам. Все эти истории, провозгласил он, имеют одну структуру; отличаются лишь действующие лица. Каждая история является абстрактной трагикомедией с единственным абстрактным актером - намерением, двумя актерами-людьми - Нагвалем и его учеником. Абстрактное ядро является сценарием.
Мне показалось, что я наконец понял, что он имеет в виду, но мне не удалось даже себе полностью объяснить, что же именно я понял. Не мог я объяснить этого и дону Хуану. Когда же я попытался передать свои мысли в словах, то обнаружил, что несу нечто совершенно невразумительное.
Дон Хуан, казалось, понимал состояние моего ума. Он посоветовал мне расслабиться и слушать, дальше. Он сказал, что его следующая история касается процедуры посвящения ученика в мир духа, процесса, который маги называют уловкой духа или очищением связующего звена с намерением.
- Я уже рассказал тебе историю о том, как Нагваль Хулиан взял меня, раненого, в свой дом и лечил до тех пор, пока я не выздоровел, - продолжал дон Хуан. - Но я не говорил тебе, как он прочистил мое связующее звено, как он учил меня сталкингу - искусству выслеживать самого себя.
Первое, что делает Нагваль со своим будущим учеником, - это завлекает его хитростью. То есть, он сообщает толчок его связующему эвену с духом. Есть два способа сделать это. Первый - посредством почти нормальных методов, как это делал я с тобой, а другой - путем применения настоящей магии, как это сделал со мной мой бенефактор.
Дон Хуан снова рассказал мне историю о том, как его бенефактор убедил людей, собравшихся на дороге, что этот раненый юноша - его сын. Затем он заплатил некоторым из них, чтобы они перенесли дона Хуана, который все это время был без сознания и потерял много крови, в его дом. Через несколько дней дон Хуан пришел в себя и увидел доброго старика и его толстую жену, которые лечили его раны.
Старик сказал, что его зовут Белисарио и что его жена является исцелительницей, так что они обязательно вылечат его рану.
Дон Хуан сказал им, что у него нет денег, и тогда Белисарио предложил ему как-нибудь решить вопрос об оплате, когда он выздоровеет.
Дон Хуан сказал, что он был очень смущен, и это было чем-то новым для него. Ведь в то время он был просто мускулистым, безрассудным двадцатилетним индейцем, у которого не было ни ума, ни образования, но зато имелся ужасный характер. Он и понятия не имел о благодарности. Он полагал, что это были очень славные люди, но собирался дождаться, когда его рана заживет, и ночью сбежать.
Когда он выздоровел и уже был готов к побегу, старый Белисарио отвел его в комнату и дрожащим голосом сообщил, что дом, где они находятся, принадлежит чудовищному человеку, который держит его с женой в своей власти. Он попросил дона Хуана помочь ему и его жене обрести свободу, избавиться от их тюремщика и мучителя. Прежде чем дон Хуан успел что-либо ответить, чудовищный человек с рыбьим лицом, в точности похожий на персонаж из страшной сказки, ворвался в комнату, словно подслушивал все это время за дверью. Он был зеленовато-серого цвета, величиной с дверь и с единственным немигающим глазом посреди лба. Он со змеиным шипением двинулся к дону Хуану, готовый разорвать его на части, и испугал его настолько, что тот упал в обморок.
- Способ, которым он дал толчок моему связующему звену с духом, был мастерским, - со смехом сказал дон Хуан. - Мой бенефактор перед появлением монстра, естественно, сместил меня в состояние повышенного осознания, потому что тот, кого я видел как чудовищного человека, на самом деле был вызываемым магами неорганическим существом - бесформенным энергетическим полем.
Дон Хуан сказал, что он знал массу случаев, когда его бенефактор с дьявольским коварством создавал смешные, сбивающие с толку ситуации для всех своих учеников, особенно для самого дона Хуана, серьезность и жесткость которого делали из него отличную мишень для поучительных шуток его бенефактора. Он добавил, что эти шутки, несомненно, чрезвычайно забавляли Нагваля Хулиана.
- Если ты думаешь, что я иногда насмехаюсь над тобой, - что, конечно, иногда случается, - то это не идет ни в какое сравнение с шуточками моего бенефактора, - продолжал дон Хуан. - Этот дьявол выучился плакать, чтобы скрывать свой смех. Ты даже не можешь себе представить, как он, бывало, плакал, когда я только начал у него учиться.
Продолжая свой рассказ, дон Хуан заявил, что его жизнь никогда уже не была прежней после потрясения, вызванного видением этого чудовищного человека. Его бенефактор позаботился об этом. Дон Хуан пояснил, что когда Нагваль применяет уловку к своему будущему ученику, особенно ученику-Нагвалю, он должен получить его согласие. Это согласие бывает двух видов. Либо будущий ученик настолько дисциплинирован и подготовлен, что необходимо только его решение присоединиться к Нагвалю, как это сделала однажды молодая Талиа; или он не обладает достаточной дисциплиной, и в таком случае Нагвалю приходится тратить много времени и труда, чтобы убедить своего ученика.
Что касается дона Хуана, бывшего в то время просто диким молодым крестьянином без единой мысли в голове, то процесс его колебаний принимал подчас причудливые формы.
Вскоре после первого толчка его бенефактор дал ему второй, продемонстрировав дону Хуану свою способность перевоплощаться. Однажды он превратился в молодого человека. В то время дон Хуан не был способен представить себе это иначе, чем пример совершенного актерского мастерства.
- Но как ему удавалось совершать эти перевоплощения? - спросил я.
- Он был не только магом, но и артистом, - ответил дон Хуан, - При помощи своей магии он осуществлял эти превращения, сдвигая свою точку сборки в положение, соответствующее образу, к которому он стремился. В его исполнении искусство трансформации было доведено до совершенства.
- Я не вполне понимаю, о чем ты говоришь, - сказал я. Дон Хуан сказал, что стержнем всего, чем человек является или что он делает, является его восприятие и что оно обусловлено положением точки сборки. Поэтому если точка сборки изменит свое положение, соответственно изменится и восприятие мира. Маг, который точно знает, куда поместить свою точку сборки, может становиться всем, чем пожелает.
- Контроль Нагваля Хулиана над сдвигом своей точки сборки был настолько совершенным, что он мог достигать тончайших трансформаций, - продолжал дон Хуан. - Например, когда маг становится вороной, - это несомненно большое достижение. Но это влечет за собой сильный и дальний сдвиг точки сборки. Однако перемещение ее в положение, соответствующее толстому человеку или старику требует незначительного сдвига, но зато тончайшего знания человеческой природы.
- Я предпочитаю избегать думать или говорить о таких вещах как о фактах, - сказал я.
Дон Хуан расхохотался, словно я сказал очень забавную вещь.
- Какой смысл был в перевоплощениях твоего бенефактора? - спросил я, - Или он просто развлекался подобным образом?
- Не будь идиотом. Воин никогда ничего не делает для забавы, - заметил он. - Его перевоплощения были стратегическими. Они диктовались необходимостью, как и его перевоплощения из старика в юношу. Хотя это и было забавно, но дело совсем в другом.
Я напомнил, что раньше уже спрашивал о том, как его бенефактор научился таким перевоплощениям. В тот раз он ответил мне, что у его бенефактора был учитель, но не сказал кто.
- Его обучил тот очень таинственный маг, который опекает нас, - кратко ответил дон Хуан.
- Что это за таинственный маг? - спросил я.
- Бросивший вызов смерти, - сказал он и посмотрел на меня в ожидании вопроса.
Для всех магов партии дона Хуана «бросивший вызов смерти» был очень живой фигурой. Они утверждали, что бросивший вызов смерти был магом древности, которому удалось дожить до сегодняшнего дня благодаря тому, что он манипулировал своей точкой сборки и заставлял ее сдвигаться в определенных направлениях и в определенные участки своего общего энергетического поля. Такой маневр позволял ему сохранить осознание и жизненную силу.
Дон Хуан рассказал мне о соглашении, которое было заключено между «бросившим вызов смерти» и видящими его линии несколько столетий назад. Он оказывал им различные услуги в обмен на витальную энергию. В соответствии с этим соглашением они считали его своим опекуном и называли «арендатор». Дон Хуан объяснил, что маги древности были замечательными знатоками в умении перемещать точку сборки. Занимаясь этим, они открыли потрясающие вещи о восприятии, но они же убедились, насколько легко это может перейти в отклонение от правильного пути. Случай с «бросившим вызов смерти» был для дона Хуана классическим примером такого заблуждения.
При каждом удобном случае дон Хуан любил повторять, что если точка сборки сдвигалась кем-либо, кто не только видел, но еще и имел достаточно энергии для того, чтобы привести ее в движение, то она могла скользить внутри светящегося кокона в то положение, куда ее направляли. Ее свечения было достаточно, чтобы воспламенить нитевидные энергетические поля при соприкосновении с ними. Результирующее восприятие мира оказывалось таким же полным, как обычное восприятие повседневной жизни, но отличным от него. Поэтому при перемещении точки сборки решающее значение имеет трезвость.
Продолжая свою историю, дон Хуан сказал, что он довольно быстро оправился от первоначального замешательства и стал думать, что старик, который спас ему жизнь, на самом деле был молодым человеком, который лишь маскировался под старика. Но однажды молодой человек опять стал неотличим от старого Белисарио, которого встретил дон Хуан вначале. Он и женщина, которая, как думал дон Хуан, была его женой, упаковали дорожные сумки, и тут словно ниоткуда возникли двое улыбающихся мужчин с упряжкой мулов.
Дон Хуан смеялся, наслаждаясь этой историей. Он сказал, что пока погонщики нагружали мулов, Белисарио отвел его в сторону и сообщил, что они с женой вновь вынуждены маскироваться. Он опять был в роли старого человека, а его прекрасная жена - в роли толстой сварливой индеанки.
- Я был так молод и глуп, что верил только очевидному, - продолжал дон Хуан. - А несколько дней спустя я снова стал свидетелем его невероятного превращения из немощного старика лет семидесяти или больше в молодого энергичного мужчину лет двадцати пяти, и поэтому поверил его рассказу о том, что он лишь притворялся старым. Его жена тоже превратилась из сердитой толстой индеанки в стройную молодую женщину. Женщина, конечно же, не превращалась тем же способом, что и мой бенефактор. Он просто подменил ее. Конечно, я мог бы все это заметить тогда же, но мудрость всегда приходит к нам болезненно и понемногу.
Дон Хуан сказал, что старик уверил его, что его рана уже зажила, хотя сам он еще чувствовал себя не вполне здоровым. Затем он обнял дона Хуана и искренним прерывающимся голосом прошептал: «Ты так понравился чудовищу, что оно освободило меня и мою жену из плена и берет тебя в качестве своего единственного слуги».
- Я бы посмеялся над ним, - сказал дон Хуан, - если бы тут же из комнаты чудовища не раздались глубокое звериное рычание и пугающий грохот.
Глаза дона Хуана сияли от удовольствия. Я хотел остаться серьезным, но тоже не смог сдержать смех.
Белисарио, понимая испуг дона Хуана, многословно извинился за неожиданный поворот судьбы, который освободил его и поработил дона Хуана. Он с отвращением щелкал языком и проклинал монстра. Со слезами на глазах он стал перечислять все обязанности, которые монстр возлагал на своего слугу. Когда же дон Хуан начал протестовать, он по секрету сообщил ему, что убежать отсюда нельзя, потому что чудовище обладает непревзойденными познаниями в колдовстве.
Дон Хуан спросил у Белисарио совета, нельзя ли предпринять хоть что-нибудь. И Белисарио пустился в пространные объяснения относительно плана действий, который был бы пригоден в том случае, если бы речь шла об обычном человеческом существе. В человеческой ситуации мы можем составлять планы и делать прогнозы, и если удача будет на нашей стороне, да плюс еще изобретательность и знание ситуации, то мы можем добиться успеха. Но перед лицом неизвестного, каковым является ситуация дона Хуана, единственный шанс на выживание - это молча согласиться и понять.
Белисарио чуть слышно прошептал дону Хуану, что для уверенности в том, что чудовище больше не будет преследовать его, он собирается уехать в штат Дуранго изучать магию. Он спросил дона Хуана, не хочет ли и он присоединится к ним. И дон Хуан, совершенно перепуганный этим предложением, сказал, что не хочет иметь ничего общего с ведьмами и колдунами.
Дон Хуан расхохотался и сказал, что даже воспоминание о том, как его бенефактор должен был наслаждаться этим розыгрышем, доставляет ему удовольствие.
Особенно когда он сам, вне себя от страха и возмущения сходу отбросил любезное предложение заниматься магией, заявив: «Я индеец. Я с детства ненавижу и боюсь колдунов».
Белисарио обменялся со своей женой взглядами, и его тело затряслось. Дон Хуан понял, что он тихо плачет - очевидно, от боли, которую причинил ему его отказ. Его жена утешала его пока он, казалось, не успокоился.
Когда Белисарио и его жена собрались уходить, он обернулся и дал дону Хуану еще один совет. Он сказал, что монстр ненавидит женщин, и поэтому дону Хуану следует позаботиться о том, чтобы заменить себя другим мужчиной, потому что пройдет несколько лет, пока чудовище позволит ему хотя бы выходить из дома. Монстр любит добиваться от своих рабов преданности, или, по крайней мере, покорности.
Это было выше сил дона Хуана. Он пал духом, заплакал и сказал Белисарио, что никто не может сделать его рабом. Он всегда может покончить с собой. Старик был очень, тронут отчаянием дона Хуана, и признался ему, что у него была такая же мысль, но увы, монстр оказался способным читать его мысли и мешал ему покончить с собой каждый раз, когда он пытался сделать это.
И Белисарио снова предложил дону Хуану ехать с ним в Дуранго учиться магии. Он сказал, что это было бы единственно возможным спасением. Дон Хуан ответил, что для него принять такое решение - это то же, что попасть из огня да в полымя.
Белисарио начал громко плакать и обнял дона Хуана. Он проклинал тот час, когда спас жизнь другого человека и клялся, что он и не думал, что они поменяются местами. Он высморкался и, глядя на дона Хуана горящими глазами, сказал: «Маскировка - это единственная возможность выжить. Если ты не будешь вести себя должным образом, чудище может похитить твою душу и превратить тебя в идиота, у которого будут твои черты - и ничего больше. Очень плохо, если я не успею научить тебя, как надо действовать». Затем он зарыдал еще сильнее.
Дон Хуан, задыхаясь от слез, просил его научить, как он может замаскировать себя, Белисарио раскрыл ему секрет, что у монстра ужасно плохое зрение, и рекомендовал дону Хуану поэкспериментировать с различными вариантами переодеваний, которые подскажет ему фантазия. В конце концов, ведь у него впереди годы для того, чтобы испробовать различные варианты маскировки. Он обнял дона Хуана у двери, плача навзрыд. Его жена застенчиво коснулась руки дона Хуана. А затем они ушли.
- Никогда в своей жизни, ни до, ни после этого, я не испытывал такого ужаса и отчаяния, - сказал дон Хуан. - Чудовище со страшным шумом передвигало в доме какие-то вещи, как будто нетерпеливо ждало меня. Я сел около двери и завыл, как больная собака. Затем от невыносимого страха у меня началась рвота.
Несколько часов дон Хуан просидел, не в силах шевельнуться. Он не осмеливался ни уйти, ни войти внутрь. Не будет преувеличением сказать, что он был на волосок от смерти, когда вдруг увидел на другой стороне улицы Белисарио, размахивающего руками в неистовой попытке привлечь его внимание. То, что он увидел его снова, принесло дону Хуану мгновенное облегчение. Белисарио сидел на корточках у тротуара и наблюдал за домом. Он сделал знак дону Хуану оставаться на месте.
Через мучительно долгий промежуток времени Белисарио прополз несколько шагов на четвереньках по направлению к дону Хуану, затем снова сел на корточки и застыл в полной неподвижности. Переползая таким образом, он перемещался до тех пор, пока не оказался около дона Хуана. Это заняло у него несколько часов. Много людей прошло мимо, но ни один, судя по всему, не обратил внимания ни на отчаявшегося дона Хуана, ни на маневры старика. Когда двое прохожих поравнялись с ним, Белисарио прошептал, что не чувствует себя вправе бросить дона Хуана, как привязанную к столбу собаку. Его жена пыталась возражать, но он вернулся к попытке спасти его. В конце концов, ведь именно благодаря дону Хуану он обрел свободу.
Шепотом, но с повелительной интонацией он спросил дона Хуана, готов ли он и хочет ли сделать что-нибудь для своего спасения. И дон Хуан уверил его, что он согласен на все что угодно. С огромными предосторожностями Белисарио передал дону Хуану узел с одеждой. Затем он изложил свой план. Дон Хуан должен пойти в часть дома, расположенную как можно дальше от комнаты монстра, и не спеша переодеться, не пропустив ни единой детали, начиная от шляпы и кончая ботинками. Затем он должен развесить свою одежду на деревянной раме, искусно и быстро придав ей очертания человеческой фигуры, пока он будет еще внутри дома.
Следующим шагом было использовать единственную маскировку, которая сможет ввести в заблуждение чудовище: одежду из узелка.
Дон Хуан бросился в дом и сделал все так, как сказал Белисарио. Он соорудил подобие деревянного пугала из жердей, которые нашел за домом, снял свою одежду и развесил на нем. Но когда он развязал мешок, то был удивлен как никогда в жизни: в мешке была женская одежда!
- Я чувствовал себя глупым и растерянным, - продолжал дон Хуан, - и хотел было уже переодеться в свою прежнюю одежду, но в этот момент услышал нечеловеческое рычание этого монстра. Мне пришлось преодолеть свое предубеждение против женщин, ведь я всегда считал, что единственным их предназначением было заботиться о мужчинах. Надеть на себя женскую одежду было для меня равносильно превращению в женщину. Но мой страх перед этим чудищем был так велик, что я зажмурил глаза и напялил на себя это проклятое платье.
Я посмотрел на дона Хуана, представляя его себе в женской одежде. Этот образ показался мне настолько нелепым, что я против своего желания покатился со смеху.
Дон Хуан сказал, что когда старый Белисарио, ожидавший его на другой стороне улицы, увидел переодетого дона Хуана, он начал неудержимо плакать. Все еще в слезах он повел дона Хуана к окраине города, где их уже ожидали его жена и два погонщика. Один из них дерзко спросил Белисарио, не украл ли он эту странную девушку, чтобы продать ее в публичный дом. Старик заплакал так сильно, что, казалось, сейчас он лишится чувств. Молодые погонщики не знали что и делать, но его жена, вместо того, чтобы посочувствовать, неудержимо расхохоталась. Тогда дон Хуан так и не понял, почему.
С наступлением темноты они тронулись в путь. Они выбирали малолюдные тропинки и двигались все время на север. Белисарио был немногословен. Казалось, он был испуган и ждал неприятностей. Его жена все время была недовольна им и жаловалась, что они загубят свой последний шанс, если будут и дальше везти с собой дона Хуана. Белисарио приказал ей больше не упоминать об этом из страха, что погонщики могут догадаться, что дон Хуан - переодетый мужчина. Дон Хуан не знал, как вести себя, чтобы убедительно походить на женщину, и Белисарио предупредил его, чтобы он поступал как женщина, которая немного не в себе.
Через несколько дней страх дона Хуана почти совсем исчез. Фактически он стал таким самоуверенным, что не мог даже вспомнить, как сильно был испуган. Если бы не его одежда, он, наверное, предположил бы, что все происшедшее было дурным сном.
Однако на нем была женская одежда, и это обстоятельство сильно меняло дело. Жена Белисарио с искренней серьезностью обучала дона Хуана каждому аспекту женского поведения. Он помогал ей готовить, стирал белье, колол дрова. Белисарио побрил ему голову и наложил на нее сильно пахнувшую мазь, а погонщикам сказал, что у девушки были вши. Дон Хуан сказал, что так как в то время он был безусым юношей, то ему на самом деле не так уж трудно было выглядеть, как женщина. Но он испытывал отвращение к самому себе, ко всем этим людям и прежде всего - к своей судьбе. В конце концов носить женское платье и делать женскую работу стало для него невыносимым.
И однажды он решил, что с него достаточно. Погонщики были последней каплей. Они ожидали и требовали, чтобы эта странная девушка прислуживала им, так сказать, во всех отношениях. Дон Хуан сказал, что ему все время приходилось быть настороже, потому что они не давали ему прохода.
Я почувствовал, что должен задать один вопрос.
- Были ли погонщики заодно с твоим бенефактором? - спросил.
- Нет, - ответил он и раскатисто захохотал. - Они были всего-навсего двумя славными людьми, которые на время попали под его влияние. Он нанял их мулов для перевозки лечебных трав и сказал, что щедро заплатит им, если они помогут ему похитить молодую девушку.
Масштабы предприятия Нагваля Хулиана поражали мое воображение. Я представил себе дона Хуана, ограждающего себя от сексуальных притязаний погонщиков мулов, и скорчился от смеха.
Дон Хуан продолжал свое повествование. Он безапелляционно заявил старику, что дальше маскарад продолжать невозможно, потому что погонщики пристают к нему с сексуальными предложениями. Белисарио невозмутимо посоветовал ему быть снисходительным, потому что мужчины есть мужчины, и неудержимо заплакал, совершенно сбив с толку дона Хуана, который вдруг обнаружил себя яростно защищающим женщин.
Он так страстно отстаивал положение женщин, что даже сам испугался. Потом он сказал Белисарио, что оказался в еще худшем положении, чем был бы, если бы остался рабом чудовища.
Смятение дона Хуана возросло, когда старик безутешно зарыдал и бессвязно забормотал, что жизнь прекрасна, и что ничтожная цена, которую нужно заплатить за нее, всего лишь шутка по сравнению с тем, что чудовище похитит душу дона Хуана и даже не позволит ему убить, себя. «Флиртуй с погонщиками, - посоветовал он дону Хуану умоляюще, - Они простые крестьяне. Они просто хотят поиграть, а ты оттолкни их, если они начнут тискать тебя. Разреши им прикасаться к твоей ноге. Почему это так беспокоит тебя?» И он опять зарыдал. Дон Хуан спросил его, почему он так плачет. «Потому что ты заслуживаешь лучшей участи, чем эта» - отвечал старик и трясся всем телом, судорожно рыдая.
Дон Хуан поблагодарил старика за доброе отношение и за все, что тот для него сделал. Он сказал Белисарио, что сейчас чувствует себя в безопасности и хочет уйти.
«Искусство сталкинга требует обучения мельчайшим деталям твоей маскировки», сказал Белисарио, не обращая никакого внимания на только что сказанное. «И обучиться им следует так хорошо, чтобы никто не мог догадаться, что ты маскируешься. Для этого тебе необходимо быть безжалостным, искусным, терпеливым и мягким».
Дон Хуан совершенно не понимал, о чем говорит Белисарио. Но он не стал вникать, а попросил дать ему какую-нибудь мужскую одежду. Белисарио отнесся к этому с пониманием. Он дал дону Хуану кое-какую старую одежду и немного денег. Он обещал дону Хуану, что тот всегда сможет найти здесь одежду для маскировки, если в этом будет нужда, и еще раз решительно посоветовал ему ехать с ним в Дуранго, чтобы обучаться магии и навсегда освободится от чудища.
Дон Хуан отказался и поблагодарил его. Тогда Белисарио попрощался с ним и несколько раз сильно хлопнул его по спине.
Дон Хуан переоделся и спросил Белисарио, в какую сторону ему идти. Тот ответил, что если дон Хуан направится на север, то рано или поздно достигнет ближайшего города. Но не исключено, - сказал он, что пути их пересекутся снова, поскольку все они стремятся в одном и том же направлении - прочь от чудища.
Дон Хуан, наконец-то освободившись, пустился в путь так быстро, как только мог. Он прошел четыре или пять миль, прежде чем увидел следы присутствия людей. Он знал, что город находится поблизости, и подумал о том, что он, возможно, устроится там на работу, прежде чем решит, что ему делать дальше. Он присел отдохнуть, предчувствуя обычные трудности, ожидающие странника, появляющегося в маленьком провинциальном городке, и вдруг краем глаза уловил какое-то движение в кустах у дороги. Он почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он так перепугался, что вскочил и бросился бежать в сторону города. В это время чудовище бросилось на него, пытаясь схватить за горло. Оно промахнулось лишь на дюйм. Дон Хуан завопил, как никогда прежде, но сохранил достаточно самообладания, чтобы повернуться и побежать назад в том направлении, откуда он пришел.
Все время, пока дон Хуан бежал, спасая свою жизнь, чудовище преследовало его, с треском продираясь через кусты в нескольких шагах от него. Дон Хуан сказал, что это был самый страшный звук, который ему когда-нибудь доводилось слышать. Наконец он увидел упряжку мулов, медленно тащившихся вдалеке, и громко закричал, взывая о помощи.
Белисарио увидел дона Хуана и кинулся к нему с выражением нескрываемого ужаса на лице. Он швырнул ему узел с женской одеждой и закричал; «Беги как женщина, глупец!»
Дон Хуан признался, что понятия не имеет, как ему тогда хватило присутствия духа, чтобы побежать как женщина, но он сделал это. Чудовище перестало гнаться за ним. Белисарио приказал ему быстро переодеться, пока он держал монстра на расстоянии.
Дон Хуан присоединился к Белисарио и улыбающимся погонщикам, ни на кого не глядя. Они повернули обратно и выбрали другую дорогу. Затем Белисарио дал ему очередной урок. Он сообщил дону Хуану, что индейские женщины очень практичны и обращают внимание сразу на суть вещей, но они также и очень застенчивы, и когда их окликают, они обычно проявляют физические признаки испуга: у них бегают глаза, они сжимают губы и раздувают ноздри. Одновременно они застывают на месте и застенчиво смеются.
Он заставлял дона Хуана упражняться в искусстве женского поведения в каждом городе, через который они проезжали. И дон Хуан чистосердечно верил, что тот обучает его актерскому мастерству: но Белисарио утверждал, что обучает его искусству сталкинга. Он сказал дону Хуану, что сталкинг является искусством, применимым к чему бы то ни было, и выделил четыре ступени обучения ему: безжалостность, искусность, терпение и мягкость.
Я почувствовал потребность еще раз прервать его рассказ.
- Но разве сталкингу обучают не в состоянии глубокого повышенного осознания? - спросил я.
- Конечно, - ответил он, усмехнувшись. - Но тебе следовало бы понять, что для некоторых мужчин ношение женской одежды является вратами к повышенному осознанию. Такие способы хотя и очень трудны для исполнения, фактически являются даже более эффективными, чем сдвиг точки сборки.
Дон Хуан сказал, что его бенефактор ежедневно инструктировал его в отношении четырех настроений сталкинга и добивался, чтобы дон Хуан ясно понял, что безжалостность не должна быть жестокостью, ловкость - коварством, терпение - безразличием и мягкость - глупостью.
Он учил его, что эти четыре ступени необходимо практиковать и совершенствовать до тех пор, пока они не станут совершенно отточенными и незаметными. Он считал, что женщины являются природными сталкерами. Его убеждение в этом было так велико, что он утверждал: мужчина может по-настоящему изучить искусство сталкинга только в женском обличии.
- Мы с ним заходили на рынок в каждом городе, через который нам случалось проезжать, и там с кем-нибудь торговались, - продолжал дон Хуан. - Мой бенефактор стоял рядом, наблюдая за мной. «Будь безжалостным, но обаятельным, - повторял он. - Будь хитрым, но деликатным. Будь терпеливым, но активным. Будь мягким, но смертельно опасным. На это способна только женщина. Если бы так мог действовать мужчина, он был бы безупречен.
И как бы для того, чтобы гарантировать продолжение маскарада дона Хуана, время от времени появлялся чудовищный человек. Дон Хуан заметил, что он постоянно рыскает в окрестностях. Особенно часто он видел его, когда Белисарио делал ему энергичный массаж спины якобы для того, чтобы облегчить острую невралгическую боль в шее.
Дон Хуан засмеялся и сказал, что таким образом его переводили в состояние повышенного осознания.
- Нам понадобился месяц, чтобы добраться до Дуранго, - сказал дон Хуан, - За этот месяц я получил общее представление о четырех настроениях сталкинга. В сущности, это не так уж сильно изменило меня, но зато дало возможность получить представление о том, что значит быть женщиной.
