4 страница
Глава 7. Совместное сновидение
Однажды, чтобы рассеять наше тяжелое настроение, я предложил заняться сновидением. Как только я высказал свою идею, я осознал, что тот мрак, который целыми днями преследовал меня, может быть резко отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял: наша с Ла Гордой проблема состояла в том, что мы необдуманно сфокусировали внимание на страхе и недоверии, тогда как все время имели, не осознавая этого, противоположную возможность - сконцентрировать внимание на той загадке, на чуде, которое с нами произошло.
Я рассказал Ла Горде о своих соображениях. Она сразу же согласилась со мной, как-то оживилась, тучи ее хандры рассеялись в долю секунды.
- Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? - спросила она.
- А сколько их есть? - спросил я.
- Мы можем попробовать совместное сновидение, - ответила она. - Мое тело подсказывает мне, что мы уже делали это раньше, уходя в сновидение парой. Это будет для нас страховкой, как в совместном видении.
- Но ведь мы не знаем, что представляет собой процедура совместного сновидения, - сказал я.
- Мы не знали, как видеть совместно, и, однако же, видели, - возразила она. - Я уверена, что мы сможем сделать это, если попробуем. Потому что во всем, что делает воин, нет ступеней. Есть только личная сила. И как раз сейчас она у нас имеется. Мы должны начать наше сновидение в двух различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько это возможно. Тот, кто войдет в сновидение первым, подождет второго. Как только мы отыщем друг друга, мы возьмемся за руки и отправимся глубже вместе.
Я сказал, что не имею ни малейшего представления, как ждать ее, если я войду в сновидение первым. Она и сама не могла объяснить всего этого, но сказала, что ждать второго сновидящего означает то, что Хосефина называла «схватить» его. Ла Горда была однажды так схвачена Хосефиной.
- Хосефина называла это «схватыванием», потому что один из нас должен схватить второго за руку, - объяснила она.
Затем она продемонстрировала процедуру смыкания своего левого предплечья с моим правым, когда один берет другого за руку пониже локтя.
- Но как мы сможем сделать это в сновидении? - спросил я.
Я всегда считал, что сновидение - это одно из самых интимных состояний, какие только можно вообразить.
- Не знаю, но я тебя схвачу, - пообещала Ла Горда. - Я полагаю, что мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом разговариваем, тем труднее будет это сделать.
Мы начали свое сновидение в разных местах. Мы могли договориться только о времени, когда ляжем в постель, поскольку вход в сновидение был чем-то таким, чего нельзя рассчитать по минутам.
Возможность того, что именно мне придется ждать Ла Горду, а не наоборот, сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью. Через десять-пятнадцать минут беспокойства мне наконец удалось войти в состояние, которое я называю спокойным бодрствованием.
Несколько лет назад, когда я достиг определенной опытности в сновидениях, я спрашивал дона Хуана, есть ли тут какие-нибудь известные ступени, которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что в конечном счете каждый сновидящий отличается от других. Но, разговаривая с Ла Гордой, я обнаружил такое сходство в наших сновидениях, что набросал возможную классификационную схему различных состояний.
Спокойное бодрствование - это предварительное состояние, когда чувства засыпают, но окружающее еще осознается. В моем случае я всегда воспринимал в этом состоянии поток красноватого света, примерно такого, какой видишь, когда через плотно сомкнутые веки смотришь на солнце.
Второе состояние сновидения я назвал динамическим бодрствованием. В этом случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на какую-нибудь сцену, вроде табло, так как эта сцена неподвижна. Видишь трехмерную картину. Застывший кусочек чего-то, будь то пейзаж, улица, человек, лицо, что угодно.
Третье состояние я определил как пассивное наблюдение. В этом состоянии сновидящий уже не смотрит на застывшие осколки мира, но наблюдает, являясь свидетелем происходящего события. Преобладание у нас зрительных и слуховых ощущений превращает это состояние сновидения главным образом в дело глаз и ушей.
В четвертом состоянии я оказываюсь втянутым в действие. Здесь уже что-то делаешь, предпринимаешь какие-то шаги и используешь свое время полностью. Я назвал это состояние динамической инициативой.
Предложение Ла Горды подождать меня было связано со вторым и третьим состояниями нашего совместного бодрствования. Когда я вошел в состояние динамического бодрствования, я увидел сцену сновидения, где находились дон Хуан и другие люди, включая и полную Ла Горду. Прежде, чем я успел хотя бы разобраться в том, что я вижу, я ощутил сильнейший рывок за руку и сообразил, что рядом со мной «реальная» Ла Горда. Она находилась слева от меня и схватила меня за левое предплечье своей правой рукой. Я ясно почувствовал, как она подняла мою руку к своему предплечью, чтобы мы могли держаться друг за друга. Потом я оказался в третьем состоянии сновидения, в пассивном наблюдении. Дон Хуан говорил мне, чтобы я присматривал за Ла Гордой и заботился о ней самым эгоистичным образом - так, словно она является мною самим.
Его игра словами доставляла мне удовольствие. Я чувствовал неземное блаженство, находясь здесь вместе с ним и другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно использован, и что его вполне можно запрячь в работу.
Общее чувство товарищества царило среди собравшихся здесь людей. Они смеялись тому, что говорил дон Хуан, но не высмеивали.
Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу - взять за основу деятельность, которой мы занимаемся в повседневной жизни. Он говорил, что я был эффективен во всем, что делал, потому что некому было изгонять из меня беса, и что у меня не вызывало сомнений - взлететь, подобно стреле, самостоятельно. Однако, если дать мне задачу, подобную заботе о Ла Горде, моя независимая эффективность разлетится вдребезги, и для того, чтобы выжить, мне придется расширить эгоистическую заботу настолько, чтобы включить в себя и Ла Горду. Только через помощь ей, подчеркнул дон Хуан, я смогу найти ключи к выполнению своей задачи.
Ла Горда обхватила меня за шею своими толстыми руками. Дон Хуан вынужден был остановиться. Он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все просто с ног падали от хохота.
Я ощущал раздражение и недовольство Ла Гордой. Я попытался освободиться от ее объятий, но ее руки были крепко сомкнуты у меня на шее. Дон Хуан сделал знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал, что испытываемое мною минимальное раздражение - ничто по сравнению с тем, что меня ждет.
Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым, хотя и огорчался, что придется иметь дело с Ла Гордой, так как не знал, что это за собой повлечет.
В этот момент в своем сновидении я изменил точку зрения - или, вернее, что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг как зритель.
Мы находились в доме в северной Мексике, как я мог определить по окружающему ландшафту, который был виден с того места, где я стоял.
Я видел отдаленные горы. Я вспомнил также обстановку дома и его расположение. Мы находились позади под навесом на открытой веранде. Некоторые из присутствующих сидели на громоздких стульях. Большинство стояли или сидели на полу. Я узнавал каждого из них. Там было 16 человек. Ла Горда стояла рядом со мной лицом к лицу с доном Хуаном.
Тут я осознал, что могу испытывать одновременно два различных чувства. Я мог или войти в сцену сновидения и чувствовать, что повторяю давно забытое переживание, или же быть свидетелем этой сцены, сохраняя настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в сцену сновидения, я чувствовал себя в безопасности и под защитой, когда же я был свидетелем, сохраняя актуальное настроение, я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это настроение не понравилось, поэтому я погрузился в сцену сновидения.
Полная Ла Горда спросила дона Хуана голосом, перекрывавшим смех всех и каждого, буду ли я ее мужем. Последовала секундная пауза. Дон Хуан, казалось, перебирал варианты ответа. Он погладил ее по голове и сказал, что может поговорить со мной и что я буду в восторге от возможности стать ее мужем. Все присутствующие захохотали. Я смеялся вместе с ними. Мое тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия, тем не менее я не чувствовал себя смеющимся над Ла Гордой. Я не считал ее ни клоуном, ни дурой. Она была ребенком. Дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что я должен чтить Ла Горду вне зависимости от того, как она станет поступать по отношению ко мне, и что я должен через взаимодействие с ней научить мое тело чувствовать себя легко и свободно в самых трудных обстоятельствах. Дон Хуан обратился к группе и заметил, что намного легче двигаться в условиях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятельствах, таких, как взаимодействие с кем-нибудь вроде Ла Горды.
Дон Хуан добавил, что ни при каких условиях я не должен сердиться на Ла Горду, потому что она в действительности будет моим бенефактором, так как только через нее я смогу запрячь в работу свой эгоизм.
Я настолько глубоко погрузился в сновидение, что забыл о том, что я сновидящий. Внезапное давление на руку напомнило мне, что я в сновидении. Я почувствовал присутствие Ла Горды рядом со мной, но не видел ее. Она существовала только как прикосновение, тактильное ощущение на моем предплечье. Я перевел на него свое внимание, и это ощущение стало чувствоваться как цепкая хватка, а затем и вся Ла Горда материализовалась целиком, как если бы она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотопленки. Это было что-то вроде комбинированной съемки в кино. Сцена сновидения рассеялась. Вместо этого мы с Ла Гордой смотрели друг на друга, взявшись за руки.
Одновременно мы опять повернулись к сцене сновидения, свидетелями которой мы были. В этот момент я знал без тени сомнения, что мы оба видим одно и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Ла Горде, но я не мог слышать. Мое внимание скакало туда-сюда между третьим состоянием сновидения, пассивным наблюдением, и вторым, динамическим бодрствованием. В какой-то момент я оказывался с доном Хуаном, Ла Гордой и остальными шестнадцатью людьми, а уже в следующую секунду - с современной Ла Гордой, наблюдая застывшую сцену. Затем резкий рывок моего тела перевел меня на другой уровень внимания: я ощутил что-то как хруст сухого кусочка дерева. Это был маленький взрыв, он походил на очень громкое щелканье сустава пальца. Я оказался в первом состоянии сновидения - в спокойном бодрствовании. Я спал, но в то же время прекрасно все осознавал. Я хотел подольше остаться на этой мирной стадии, но еще один рывок заставил меня моментально проснуться. Я внезапно осознал, что мы с Ла Гордой были в совместном сновидении.
Мне более чем не терпелось поговорить с ней. Она чувствовала то же самое. Мы начали оживленно разговаривать Друг с другом. Когда мы успокоились, я попросил ее описать мне все, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.
- Я тебя долго ждала, - сказала она. - Какая-то часть во мне думала, что я тебя прозевала, но другая знала, что ты нервничаешь и у тебя затруднения, поэтому я ждала.
- Где ты ждала, Ла Горда?
- Я не знаю. Я знаю, что уже вышла из красноватого света, но еще ничего не могла видеть и как бы нащупывала дорогу. А может, я все еще была в красноватом свете. Хотя нет, он не был красноватым. Место, где я находилась, было окрашено в светло-персиковый цвет. Затем я открыла глаза, и там был ты. Ты, казалось, готов был уйти, и поэтому я схватила тебя за руку. Затем я увидела Нагваля, тебя, себя, других людей в доме Висенте. Ты был моложе, а я была полная.
Упоминание о доме Висенте внезапно навело меня на мысль, о которой я рассказал Ла Горде. Однажды, когда я проезжал через Закатекас в северной Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить одного из друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что, поступая так, я необдуманно врываюсь в другую область, так как дон Хуан никогда меня с ним не знакомил. Висенте, как и женщина-нагваль, принадлежали к иному миру. Не удивительно, что Ла Горда была так потрясена, когда я рассказал ей о своем визите. Мы его знали настолько хорошо, и он был так же близок к нам, как дон Хенаро, может, даже еще ближе. И тем не менее мы его забыли, так же, как и женщину-нагваль.
Здесь мы с Ла Гордой сразу сделали огромный шаг вглубь воспоминаний. Мы оба вспомнили, что Висенте, Хенаро и Сильвио Мануэль были друзьями дона Хуана, его соратниками. Они все были связаны своего рода обетом. Мы с Ла Гордой не могли припомнить, в чем именно состояла эта связь. Висенте не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был ученым группы и настоящим врачом, который поддерживал их всех всегда здоровыми. Я был уверен, что он знает о растениях больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Мы с Ла Гордой вспомнили, что именно Висенте научил всех нас, включая дона Хуана, пользоваться лекарственными растениями. Он особенно интересовался Нестором, и мы считали, что Нестор будет похож на него.
- Воспоминание о Висенте заставляет меня заботиться о самой себе, - сказала Ла Горда. - Это наводит меня на мысль, какой непереносимой женщиной я была. Самое худшее, что может произойти с женщиной - это родить детей, получить дыры в своем теле и тем не менее вести себя как маленькая девочка. В этом и была моя проблема. Я хотела быть умной, но была пустышкой. И мне позволяли строить из себя дуру, помогали мне быть ишачьим хвостом.
- Кто помогал тебе, Ла Горда? - спросил я.
- Нагваль и Висенте, и все эти люди, бывшие в доме, когда я вела себя с тобой такой ослицей.
Мы с Ла Гордой вспомнили одновременно. Ей позволяли быть несносной только со мной. Больше никто не поддерживал ее чепухи, хотя она и пыталась отыграться на каждом.
- Висенте принимал меня, - сказала Ла Горда. - Он все время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда я попыталась назвать дядей Сильвио Мануэля, он чуть не сорвал у меня кожу с запястий своими клещеподобными руками.
Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле, но не могли вспомнить, как он выглядел. Мы могли ощущать его присутствие в своих воспоминаниях, но в них он не был личностью, он был только ощущением.
Насколько это касалось сцены сновидения, мы помнили, что она была точной копией того, что действительно имело место в нашей жизни в определенное время и в определенном месте. Но мы никак не могли вспомнить, когда именно. Я, однако, знал, что принял заботу о Ла Горде как средство самовоспитания и подготовки к преодолению трудностей взаимодействия с людьми.
Совершенно необходимо было воспитать в себе чувство легкости при столкновении с затруднительными социальными ситуациями, и здесь никто не мог быть лучшим тренером, чем Ла Горда. Проблески воспоминаний, появлявшиеся у меня по отношению к полной Ла Горде, проистекали именно из этих обстоятельств, так как я буквально последовал указаниям дона Хуана.
Ла Горда сказала, что ей не нравилось настроение сцены сновидения. Она бы предпочла просто следить за ней, но я втащил ее внутрь сцены, заставив ее переживать ее старые чувства, которые были ей отвратительны. Ее неудобство было так велико, что она намеренно потащила меня за руку, чтобы прервать наше участие в чем-то, столь неприятном для нее.
На следующий день мы договорились о времени нашего следующего сеанса совместного сновидения. Она начала его из своей спальни, а я - из своего кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись уже от попытки войти в сновидение. Целыми днями после этого мы пытались достичь эффективности нашего первого опыта. С каждой неудачей мы становились все ожесточеннее и упрямее.
Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое время отказаться от совместного сновидения и проанализировать его концепции и процедуры, подробнее рассмотреть сам процесс сновидения. Ла Горда поначалу не согласилась со мной. Для нее идея того, что необходим обзор всего, что мы знаем о сновидении, была как бы еще одним способом сложить руки и сдаться. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы не добиваемся успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения просто из чувства растерянности.
Однажды вечером мы сели и так подробно, как только могли, стали обсуждать все, что мы знали о сновидениях. Вскоре выяснилось, что здесь есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан придавал особое значение.
Прежде всего, это сам акт сновидения. Он, видимо, начинается как совершенно особое состояние осознавания, к которому приходишь, фокусируя остаток сознания, который еще имеешь во сне, на отдельных чертах или элементах сна. Этот остаток сознания, который дон Хуан называл «вторым вниманием», вводился в действие или запрягался в работу при помощи упражнения «неделания». Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, которое дон Хуан называл «остановкой внутреннего диалога» или «неделанием разговора с самим собой». Чтобы научить меня выполнению этого, он обычно заставлял меня усиливать периферическое зрение. Этот метод был эффективен сразу в двух планах. Он позволил мне остановить свой внутренний диалог и он тренировал мое внимание. Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан усиливал мою способность сосредоточиваться в течение длительного времени на одной единственной деятельности.
Позднее, когда я добился успеха в концентрировании внимания, я мог часами заниматься какой-нибудь нудной работой, не отвлекаясь, на что ранее не был способен. Дон Хуан говорил мне, что наилучший способ войти в сновидение - концентрировать внимание на кончике грудины, на верхней части живота. Он сказал, что энергия, нужная для сновидения, исходит из этой точки. Та же энергия, которая нужна, чтобы перемещаться в сновидениях, исходит из области, расположенной на 2-5 см ниже пупка. Он называл эту энергию «волей», или силой собирать воедино и выбирать. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.
- Сновидение женщины должно исходить из матки, потому что это ее центр, - заметила Ла Горда. - Мне для того, чтобы начать сновидение или прекратить его, нужно всего лишь сконцентрировать внимание на моей матке. Я научилась чувствовать ее внутреннюю поверхность. Я вижу красноватое сияние и тут же выхожу.
- Сколько времени тебе требуется, чтобы увидеть его?
- Несколько секунд. В то же мгновение, когда мое внимание сосредотачивается на матке, я уже в сновидении, - продолжала она. - Я обычно никогда не имею с этим проблем. У женщин всегда так. Самое трудное для нас - понять, как начать. Мне потребовалось два года, чтобы прервать внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Может, поэтому женщина всегда и нуждается в ком-либо, кто направлял бы ее.
Нагваль клал мне на живот холодные мокрые речные камни, чтобы я почувствовала эту точку, или просто какой-нибудь грузик. У меня было свинцовое грузило, которое он дал мне. Он заставлял меня закрывать глаза и концентрировать внимание на той точке, где находился груз. Каждый раз я засыпала. Но это его не заботило. Фактически не имеет значения, что делаешь, до тех пор, пока внимание сконцентрировано на матке. В конце концов я научилась концентрироваться на этой точке баз всякого грузика.
Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот в том месте, куда Нагваль так часто клал грузик, когда внезапно заснула, как и обычно, но только при этом что-то толкнуло меня в матку. Я увидела красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон. Но как только я попыталась пересказать его Нагвалю, я поняла, что это не был обычный сон Я не смогла объяснить ему, что это был за сон, просто я чувствовала себя очень сильной и счастливой. Он сказал, что это было сновидение.
С тех пор он никогда не клал на меня грузик. Он позволял мне заниматься сновидением, не вмешиваясь. Время от времени он просил меня рассказать ему об этом и давал указания. Вот так должно осуществляться обучение сновидению.
Ла Горда сказала, что, по словам дона Хуана, облегчить сновидение могло все, что угодно, в качестве «неделания», при условии, что внимание будет удерживался фиксированным. Например, он заставлял ее и других учеников пристально смотреть на камни и листья, и поддержал Паблито, когда тот захотел сконструировать свое собственное устройство для «неделания». Паблито начал с неделания ходьбы задом наперед. Он двигался, бросая короткие взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать, препятствий на ней. Я подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а он развил ее в целую конструкцию из деревянного шлема с придатками, на которых примерно в 15 см от его лица и на 5 см ниже уровня его глаз были укреплены два маленьких зеркальца. Эти зеркальца не мешали ему смотреть вперед, а благодаря боковому углу, под которым они были установлены, они охватывали все пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет полный круговой обзор. При помощи этой конструкции Паблито мог идти задом наперед на любое расстояние и в течение какого угодно времени.
Поза, которую нужно принимать для сновидения, тоже была очень важной темой.
- Не знаю, почему Нагваль не говорил мне с самого начала, - сказала Ла Горда, - что лучшей позой, которая нужна для женщины, чтобы начать сновидение, будет сесть со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть, как оно и сделает, если сосредоточить внимание на сновидении. Нагваль сказал мне об этом, наверное, через год после того, как я начала. Теперь я секунду сижу в таком положении, затем ощущаю свою матку, и вот я уже в сновидении.
В самом начале, так же, как и Ла Горда, я входил в сновидение, лежа на спине, пока однажды дон Хуан не сказал мне, что я добьюсь лучших результатов, если буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бедра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, то я должен развить их полностью, ставя перед собой задачу, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, то мое тело не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед и я лягу лбом на ступни.
Еще одной очень важной темой было время, в которое следует проводить сновидение. Дон Хуан говорил нам, что наиболее благоприятны для этого поздний вечер и раннее утро. Причина, по которой он предпочитал именно эти часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов. Он сказал, что поскольку заниматься сновидением приходится в окружении людей, следует выбирать наилучшие условия для уединения и отсутствия вмешательства. Вмешательством, которое он имел в виду, было не физическое присутствие людей, а их внимание. По словам дона Хуана, бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому что даже если человек совсем один в уединенном и пустынном месте, вмешательство людей превалирует, потому что невозможно отключить их первое внимание. В зависимости от местности, в часы, когда большинство людей спит, возможно отвести часть этой фиксации на короткий отрезок времени. Именно в эти часы первое внимание окружающих спит.
Это привело его к описанию второго внимания. Дон Хуан объяснял нам, что внимание, необходимое в начале сновидения, должно быть насильственно остановлено на определенной детали сна. Таким путем обездвиживания внимания обычный сон можно превратить в сновидение.
Далее он объяснил, что в сновидении приходится пользоваться теми же механизмами внимания, что и в повседневной жизни. Наше первое внимание приучено с большой силой концентрироваться на деталях мира для того, чтобы превратить аморфную и хаотическую сферу восприятия в упорядоченный мир осознания.
Дон Хуан сказал нам также, что второе внимание выполняло функции приманки, притягивающей шансы. Чем больше им пользуются, тем выше вероятность достичь желаемого результата. Но это была также и функция внимания вообще, функция, принимаемая настолько как само собой разумеющееся в обычной жизни, что ее перестали замечать. Если мы сталкиваемся с удачей, мы говорим о ней как о случае или совпадении, а не в том смысле, что второе внимание указало нам на событие.
Обсуждение второго внимания подготовило почву для второй ключевой темы - тела сновидения. В целях руководства Ла Гордой дон Хуан поставил перед ней задачу - постепенно и неуклонно мобилизовать свое второе внимание на компоненты ощущения полета в сновидении.
- Как ты научилась летать в сновидении? - спросил и ее. - Тебя кто-нибудь учил?
- Нагваль Хуан Матус учил меня здесь, в этом мире, - ответила она. - И в сновидении кто-то, кого я никогда не могла увидеть, учил меня. Это был только голос, говорящий мне, что я должна делать. Затем у меня ушли годы на то, чтобы научиться переходить из обычного тела, которое можно потрогать, в тело сновидения.
- Ты должна мне это объяснить, Ла Горда, - сказал я.
- Ты учился входить в свое тело сновидения, когда видел в сновидении, что выходишь из своего тела. Но, насколько я могу судить, Нагваль не дал тебе никакой специальной задачи, поэтому ты отправляешься по любой из дорожек, по какой только можешь. Передо мной же стояла задача использовать свое тело сновидения. Такую же задачу имели и сестрички. Дон Хуан сказал, что как только выучиваешься сновидению, любой сон, который ты можешь запомнить, уже не является сном. Это сновидение. В моем сне я однажды видела себя летающей, подобно воздушному змею. Я рассказала об этом Нагвалю, так как мне понравилось ощущение парения. Он воспринял все это очень серьезно и превратил в задачу.
Тогда я стала стараться летать в сновидении. Но я не могла его настроить. Чем больше я старалась воздействовать на свое тело сновидения, тем труднее это становилось. В конце концов Нагваль сказал, чтобы я перестала пытаться и позволила ему прийти самому. Мало-помалу я научилась летать в сновидениях. Именно тогда какой-то голос начал говорить мне, что надо делать. Это был женский голос, как я всегда чувствовала.
Когда я научилась летать в совершенстве, Нагваль сказал, что каждое движение полета, которому я научилась в сновидении, я должна повторить наяву. У тебя была такая же возможность, когда саблезубый тигр учил тебя дышать. Но ты никогда не превращался в тигра в сновидении, поэтому не мог правильно сделать это в состоянии бодрствования. Ну, а я научилась летать в сновидении. Сдвигая свое внимание в тело сновидения, я могла летать как воздушный змей и тогда, когда бодрствовала. Однажды я показала тебе, как я летаю, так как хотела, чтобы ты увидел, как я научилась пользоваться сновидением. Но ты не знал, что происходит.
Она имела в виду тот случай, когда она перепугала меня своим невообразимым имитированием реального колыхания в воздухе, подобно воздушному змею. Событие это настолько далеко выходило за рамки моего понимания, что я едва мог начать его обдумывать хоть сколько-нибудь логично. Как всегда, когда я сталкивался с такими вещами, я относил их к аморфной категории «ощущения в условиях стресса». Я придерживался мнения, что в условиях сильного стресса восприятие органов чувств очень сильно искажается. Мое объяснение ничего не объясняло, но, казалось, удерживало рассудок в умиротворенном состоянии.
Я сказал Ла Горде, что тут должно быть еще и многое другое, помимо простого повторения летательных движений - в том, что она называла своим переходом в тело сновидения.
Прежде, чем ответить, она немного подумала.
- Я полагаю, Нагваль тебе тоже говорил, - сказала она, - что единственное, на самом деле имеющее значение в таком переходе, - это закрепление второго внимания. Нагваль говорил тебе, что именно внимание создает мир. Он был, конечно, абсолютно прав. У него были причины так говорить. Он был мастером внимания. Я думаю, он сознательно ставил передо мной задачу самой понять, что все, что требуется мне, чтобы переместиться в тело сновидения, это сфокусировать свое внимание на акте полета. Здесь важно прежде всего накапливать внимание в сновидении, чтобы наблюдать за всем, что делаешь во время полета. Это единственный способ культивировать второе внимание. Как только оно окрепло, стоило лишь чуть-чуть сфокусировать его на деталях, и ощущение полета усиливало чувство реальности, пока для меня не стало обычным сновидеть, что я парю в воздухе.
Таким образом, в деле полета мое второе внимание было обострено. Когда Нагваль поставил передо мной задачу перемещаться в тело сновидения, он имел в виду, чтобы я включила свое второе внимание, бодрствуя. Так я это понимаю. Первое внимание, внимание, создающее мир, никогда нельзя преодолеть полностью. Оно лишь на мгновение может быть выключено или замещено вторым вниманием, при условии, что тело уже накопило его в достаточном количестве. Искусство сновидения является естественным путем накопления второго внимания. Поэтому можно сказать, что для перемещения в тело второго внимания в бодрствующем состоянии надо следовать практике сновидения, пока у тебя из ушей дым не пойдет.
- Можешь ли ты в любое время, когда захочешь, попадать в свое тело сновидения? - спросил я.
- Нет, это не так просто, - ответила она. - Я научилась повторять движения и ощущение полета в бодрствующем состоянии, но тем не менее я не могу летать, когда пожелаю. Для моего тела сновидения всегда существует барьер. Иногда я чувствую, что барьер снят. В это время мое тело свободно, и я могу летать, как если бы я была в сновидении.
Я сказал Ла Горде, что в моем случае дон Хуан поставил передо мной три задачи для тренировки второго внимания. Первая состояла в том, что я находил в сновидении свои руки. Затем он рекомендовал мне выбрать место и сфокусировать внимание на нем, а затем продолжать делать сновидение и посмотреть, смогу ли я в действительности туда попасть. Он предложил, чтобы я посещал в таком месте кого-нибудь, кого я знаю, предпочтительно женщину, преследуя две цели. Во-первых, зафиксировать малейшие изменения, которые могут действительно указать на то, что я был там в сновидении; во-вторых, найти какую-нибудь малозаметную деталь, которая окажется как раз тем, на что настраивается мое второе внимание.
Наиболее серьезной проблемой, с которой встретится в этом аспекте сновидящий, является неуклонная фиксация второго внимания на такой детали, всегда остающейся незамеченной вниманием повседневным, создавая тем самым почти непреодолимое препятствие для оценки. То, что ищешь в сновидении, оказывается совсем не тем, чему уделяешь внимание в повседневной жизни.
По словам дона Хуана, только в период обучения необходимо прилагать усилия к тому, чтобы сделать второе внимание неподвижным. После этого приходится выдерживать почти непреодолимое давление второго внимания и лишь мельком бросать взгляды на окружающее. В сновидении следует удовлетворяться самыми краткими видениями всего, так как если на чем-нибудь сфокусируешься, мгновенно теряешь контроль.
Последней обобщенной задачей, которую он передо мной поставил, был выход из тела. Я частично преуспел в этом, и все время считал это своим единственным реальным достижением в сновидении.
Дон Хуан исчез прежде, чем я усовершенствовал ощущение в сновидении, что я могу свободно обращаться с миром повседневных вещей, находясь тем временем в сновидении. Его уход прервал то, что, по моему мнению, должно было быть неизбежным проникновением сновидения в мир повседневной жизни.
Для того, чтобы объяснить контроль второго внимания, дон Хуан ввел идею воли. Он сказал, что воля может быть представлена в виде максимального контроля свечения тела как энергетического поля, или о ней можно говорить как об уровне профессионализма, или как о таком состоянии бытия, которое внезапно входит в повседневную жизнь воина в определенное время. Она ощущается как сила, излучаемая из средней части тела вслед за моментом абсолютной тишины, или сильного ужаса, или глубокой печали, потому что счастье слишком опустошает и не дает воину концентрации, требуемой, чтобы использовать свечение тела и обратить его в молчание.
- Нагваль говорил мне, что печаль человеческого существа настолько же могущественна, как и испуг, - сказала Ла Горда. - Печаль заставляет воина лить кровавые слезы. И то, и другое может привести к моменту молчания. Или же молчание приходит само по себе из-за того, что воин стремится к нему в течение всей своей жизни.
- Ты сама когда-нибудь испытывала такой момент молчания?
- Испытывала, конечно. Но я не могу припомнить теперь, на что это похоже, - сказала она. - Мы с тобой оба испытывали его, но никто из нас ничего не может об этом вспомнить. Нагваль говорил, что это момент отвлечения сознания, еще более тихий, чем момент выключения внутреннего диалога. Это отключение сознания, эта тишина дают возможность подняться намерению, направить второе внимание, управлять им, заставлять его делать то или другое. Именно потому он называется волей. Нагваль говорил, что они взаимосвязаны. Он говорил мне все это, когда я пыталась научиться летать в сновидении. Намерение летать производит результат полета.
Я сообщил ей, что уже отбросил всякую надежду на возможность когда-либо испытать волю.
- Ты ее испытаешь, - сказала Ла Горда. - Беда в том, что мы не обладаем достаточно острым умом, чтобы знать, что же с нами происходит. Мы не ощущаем своей воли, потому что думаем, будто она должна быть чем-то таким, о чем мы сможем знать наверняка, например - злостью. Воля очень тиха, незаметна. Воля принадлежит другому «я».
- Какому другому «я»? - спросил я.
- Ты знаешь, о чем я говорю, резко сказала она. - Мы находимся в нашем другом «я», когда совершаем сновидение. К настоящему времени мы уже входили в наше другое «я» бесчисленное количество раз, но мы еще не являемся цельными.
Последовала затяжная пауза. Я признался себе, что она права, утверждая, что мы не цельные. Я понимал это в том смысле, что мы были только учениками неисчерпаемого искусства. Но затем мне пришло на ум, что, возможно, она имела в виду что-то другое. Это не была рационально обоснованная мысль. Сначала я ощутил нечто вроде щекотки в солнечном сплетении, а потом возникла готовая мысль, что она, вероятно, говорит о чем-то совсем другом. Затем я таким же образом ощутил ответ. Он пришел ко мне готовым, своего рода отливкой. Я ощутил его целиком сначала кончиком своей грудины, а затем в уме. Проблема состояла в том, что я не мог распутать то, что знал, чтобы выразить его в словах.
Ла Горда не прерывала моих размышлений ни дальнейшими комментариями, ни жестами. Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что нам не нужно было говорить словами.
Некоторое время мы еще поддерживали состояние общности друг с другом, а затем оно захлестнуло нас обоих. Постепенно мы успокоились. Наконец, я заговорил. Не то, чтобы у меня была потребность произнести то, что мы оба и так знали. Просто нужно было восстановить опору для нашей дискуссии.
Я сказал ей, что знаю, в каком смысле мы не являемся цельными, но мне трудно перевести это свое знание в слова.
- Есть множество вещей, известных нам, - сказала она. - И все же мы не можем заставить их работать на себя, потому что не имеем представления, как их вытащить из себя на поверхность. Ты только начал ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю, и в то же время - не знаю. Я все время странствую по самой себе, и когда пытаюсь высказать то, что знаю, это звучит по-идиотски.
Я понял, что она имеет в виду. Понял на физическом уровне. Я знал что-то чрезвычайно практичное и очевидное о воле и о том, что Ла Горда называла другим «я», и в то же время я не мог произнести ни одного слова о том, что я знал, и не потому, что был скрытным или смущенным, а просто потому, что не знал, с чего начать или как организовать свое знание.
- Воля является настолько полным контролем второго внимания, что это называется другим «я», - сказала Ла Горда после длинной паузы. - Несмотря на все, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частичку нашего другого «я». Нагваль предоставил нам самим завершить наше знание. В этом и состоит наша задача воспоминаний.
Она хлопнула себя по лбу ладонями, как если бы ее внезапно осенило.
- Господи! Мы же вспоминаем другое «я», - воскликнула она почти на грани истерики. Затем она успокоилась и продолжала говорить приглушенным голосом. - Очевидно, мы уже были там, и единственный способ вспомнить - тот, которым мы пользуемся, когда выстреливаем наши тела сновидения во время совместного сновидения.
- Что ты имеешь в виду? Что это такое - выстреливание наших тел сновидения? - спросил я.
- Ты сам был свидетелем того, как Хенаро выстреливал свое тело сновидения, - сказала она. - Оно выскакивает, как медленная пуля. Оно фактически приклеивается и отклеивается от физического тела с громким треском. Нагваль говорил мне, что у Хенаро тело сновидения могло делать большинство вещей, которые мы обычно можем делать. Он обычно приходил к тебе в таком виде, чтобы встряхнуть тебя. Я знаю теперь, чего добивались Нагваль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед самыми твоими глазами, выстреливая свое тело сновидения. Однако все было напрасно.
- Но я совсем не знал, что он был в своем теле сновидения, - сказал я.
- Ты не знал, потому что не следил, - сказала она. - Хенаро пытался дать тебе знать, делая попытки выполнять то, чего тело сновидения выполнить не может. Например, есть, пить и т.д. Нагваль рассказывал мне, что Хенаро обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдет в кусты и заставит горы трястись.
- Почему тело сновидения не может делать этих вещей? - спросил я.
- Потому что оно не владеет намерением есть и пить, - ответила она.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Великим достижением Хенаро было то, что в своем сновидении он обучился намерению тела, - объяснила она. - Он закончил то, что ты только начал делать. Он мог создавать в сновидении все свое тело настолько совершенным, насколько это вообще возможно. Но у тела сновидения и у тела физического намерения различны. Например, тело сновидения может проходить сквозь стены, потому что оно знает намерения растворяться в воздухе. Физическое тело знает намерение еды и питья, но не исчезновения. Для физического тела Хенаро пройти сквозь стену было столь же невозможно, как для его тела сновидения поесть.
Ла Горда немного помолчала, как бы оценивая то, что она только что сама сказала. Я хотел немного подумать, прежде чем задавать ей вопросы.
- Хенаро довел до мастерства только намерения своего тела сновидения, - сказала она. - Сильвио Мануэль, с другой стороны, был абсолютным хозяином намерения. Теперь я знаю, что причина, по которой мы не можем припомнить его лицо, состоит в том, что он не был таким, как все остальные.
- Что тебя заставляет так говорить, Ла Горда?
Она начала было пояснять, что имела в виду, но оказалась не в состоянии вразумительно выразить свои мысли. Внезапно она улыбнулась. Глаза ее засветились.
- Поймала, - сказала она. - Нагваль говорил мне, что Сильвио Мануэль был мастером намерения, поэтому он постоянно находился в своем другом «я». Он был настоящим руководителем. Он стоял позади всего, что делал Нагваль. Фактически благодаря ему Нагваль стал заботиться о тебе.
Я испытывал большое физическое неудобство, слушая, как Ла Горда мне это говорит. У меня даже чуть не расстроился живот, и я предпринимал отчаянные усилия, чтобы Ла Горда этого не заметила.
Я отдувался. Она на секунду остановилась, а затем продолжала, как бы приняв решение не обращать внимания на мое состояние. Вместо этого она начала на меня кричать. По ее мнению, сейчас было самое время развеять наши огорчения. Напомнив мне о моих чувствах отстраненности после того, что произошло в Мехико, Ла Горда сказала, что горечь я чувствовал не потому, что она примкнула к другим ученикам, встав против меня, а потому, что приняла участие в срывании с меня маски. Я объяснил ей, что эти чувства у меня уже прошли. Она была непреклонна и настаивала, что если я не встречусь с этими чувствами лицом к лицу, то они все равно вернутся ко мне снова, но только как-нибудь иначе, и что мои близкие отношения с Сильвио Мануэлем были причиной всего этого.
Я сам не мог поверить тем сменам настроения, через которые я прошел, услышав такое заявление. Я как бы стал сразу двумя людьми. Один - разъяренный, с пеной у рта. Другой - спокойный, наблюдающий. Последовал еще один спазм живота, и мне стало плохо. Однако этот спазм вызвала не тошнота, скорее это была неудержимая ярость.
Когда я, наконец, успокоился, я был раздражен своим поведением и переживал в связи с тем, что этот инцидент может случиться со мной вновь и в другое время.
- Как только ты примешь свою истинную природу, - сказала Ла Горда равнодушным тоном, - ты освободишься от ярости.
Я хотел с ней поспорить, но видел тщетность всего этого. Кроме того, мой приступ ярости оставил меня совсем без энергии. Я рассмеялся при мысли, что не буду знать, как поступить, если окажется, что она права. Затем мне пришла в голову мысль, что все возможно, если я умудрился забыть о женщине-нагваль. У меня было странное ощущение не то тепла, не то раздражения в горле, как если бы я поел горячей острой пищи. В теле я ощутил тревогу, как будто знал, что кто-то крадется у меня за спиной, и в тот же момент я узнал нечто такое, чего не знал мгновением раньше - Ла Горда была права, ответственным за меня был Сильвио Мануэль.
Ла Горда громко рассмеялась, когда я рассказал ей все это. Она ответила, что тоже вспомнила кое-что о Сильвио Мануэле.
- Я не помню его как личность, как я помню женщину-нагваль, - продолжала она, - но я помню, что говорил мне о нем Нагваль.
- Что же он тебе говорил?
- Он говорил, что когда Сильвио Мануэль был на этой земле, он был такой, как Элихио. Он исчез однажды, не оставив следа, и вошел в другой мир. Он отсутствовал много лет, а затем однажды вернулся. Нагваль говорил, что Сильвио Мануэль не помнил, ни где был он сам, ни что он делал, но его тело изменилось. Он вернулся назад в этот мир, но он вернулся в своем другом «я».
- Что еще он говорил, Ла Горда? - спросил я.
- Я не могу больше вспомнить. Это похоже на взгляд сквозь туман.
Я знал, что если мы сосредоточимся сильнее, то вспомним, кто же был Сильвио Мануэль. Я сообщил ей об этом.
- Нагваль говорил, что намерение присутствует всюду, - внезапно сказала она.
- Что это значит? - спросил я.
- Не знаю, - ответила Ла Горда. - Я просто произношу то, что приходит ко мне в голову. Нагваль сказал также, что намерение создает мир.
Я знал, что уже слышал эти слова раньше. Я подумал что дон Хуан, должно быть, говорил мне это, но я просто забыл.
- Когда дон Хуан говорил тебе это? - спросил я.
- Не могу вспомнить. Но он говорил, что люди, а отсюда все живые существа, являются рабами намерения. Оно заставляет нас действовать в этом мире. Оно даже принуждает нас умирать. Он сказал, что когда мы становимся воинами, намерение тем не менее превращается в нашего друга. Оно позволяет нам на секунду быть свободными, иногда даже приходит к нам, как если бы оно поджидало нас поблизости. Он говорил мне, что сам был только другом намерения. Сильвио же Мануэль был его хозяином.
Целые армады скрытых воспоминаний бились во мне, чтобы вырваться на поверхность. Я испытал на минуту ужасное замешательство, а затем что-то во мне внезапно сдалось. Я успокоился. Я больше не интересовался открытиями о Сильвио Мануэле.
Ла Горда интерпретировала мою смену настроения как признак того, что мы готовы лицом к лицу встретить свои воспоминания о Сильвио Мануэле.
- Нагваль всем нам показывал, что он может делать со своим намерением, - внезапно сказала она. - Он мог заставлять вещи появляться, призывая намерение. Он говорил, что если я захочу летать, то должен буду вызвать намерение полета. Затем он показал мне, как он сам может призывать его, прыгнув в воздух и пролетев круг надо мной, как огромный воздушный змей. Или же он заставлял предметы появляться и исчезать в его руке. Он сказал, что знал намерение многих вещей и мог вызывать эти вещи, направляя намерение на них. Различие между ним и Сильвио Мануэлем состояло в том, что Сильвио Мануэль, будучи хозяином намерения, знал намерение всего.
Я заметил, что ее объяснение требует дальнейших уточнений. Она, казалось, изо всех сил пыталась организовать слова в своем уме.
- Я научилась только намерению летать, - сказала она, - повторяя все чувства, которые у меня были, когда летала в сновидении. Нагваль за свою жизнь научился намерению сотен вещей. Но Сильвио Мануэль пришел к самому источнику. Он коснулся его. Ему не надо было учиться намерению чего бы то ни было. Он составлял с намерением единое целое. Проблема заключалась в том, что у него не осталось больше желаний, потому что намерение не имеет своих собственных желаний. Поэтому Сильвио Мануэль мог сделать все, чего бы Нагваль ни пожелал. Нагваль направлял намерение Сильвио Мануэля.
Но поскольку Нагваль также не имел желаний, большую часть времени они вообще ничего не делали.
Глава 8. Право- и левостороннее осознание
Обсуждение сновидения оказалось очень полезным не только потому, что вывело нас из тупика с нашим совместным сновидением, но и потому, что перевело последнее из смутной концепции на уровень интеллектуального понимания. Разговор о сновидении занимал нас и позволял воспользоваться паузой, чтобы снять нервное возбуждение.
Однажды вечером, когда я был по делам в городе, я позвонил Ла Горде из телефона-автомата. Она сказала, что ходила в супермаркет и там у нее возникло ощущение, будто я прячусь в витрине среди манекенов. Она была уверена, что я специально ее разыгрываю, и так рассердилась, что бросилась через магазин, чтобы поймать меня и задать хорошую взбучку. Затем она сообразила, что в действительности вспоминает нечто такое, что часто делала в моем присутствии, когда сердилась.
Тогда мы оба высказали желание продолжать наше совместное сновидение. Пока мы разговаривали, мы ощутили новый прилив оптимизма. Я немедленно поехал домой.
Я очень легко вошел в первое состояние - состояние спокойного бодрствования. Это было ощущение телесного удовольствия, приятного излучения из солнечного сплетения, которое преобразовалось в мысль, что сейчас мы добьемся прекрасных результатов. Эта мысль превратилась в нервное ожидание. Я обнаружил, что мои мысли идут от точки покалывания в центре груди, однако в тот момент, когда я перевел внимание туда, покалывание прекратилось. Это было похоже на электрический ток, который я мог включать и выключать.
Опять началось покалывание, сильнее прежнего, и внезапно я очутился лицом к лицу с Ла Гордой - точь-в-точь, как если бы я повернул за угол и с нею столкнулся. Я принялся ее рассматривать. Она была настолько реальной, настолько самой собой, что мне хотелось к ней прикоснуться. Предельно чистая, неземная привязанность к ней прорвалась во мне в эту минуту, и я непроизвольно начал всхлипывать.
Ла Горда тотчас, чтобы это прекратить, попыталась сцепить наши руки, но она не могла двинуться. Мы осмотрелись. Вокруг не было никакой застывшей картины и вообще ничего в этом роде. Меня внезапно осенило, и я сказал Ла Горде - мы потому пропустили момент появления сцены сновидения, что смотрели друг на друга.
Только я закончил говорить, как понял, что мы уже в новой ситуации. Звук собственного голоса меня испугал. Это был чужой, резкий и неприятный голос, от которого меня передернуло.
Ла Горда ответила, что мы ничего не пропустили, что наше второе внимание захвачено чем-то еще. Она улыбнулась и меня передразнила, смешно двигая губами с выражением удивления и недовольства звуками собственного голоса.
Я нашел совершенно очаровательным разговаривать в сновидении, так как сцены нашего разговора нам не снились - мы говорили наяву. Это требовало совершенно непривычных усилий, вроде тех, которые потребовались мне, когда я в сновидении спускался с лестницы.
Я спросил ее, смешно ли звучит мой голос. Она кивнула и громко рассмеялась. Звук ее смеха был совершенно потрясающим. Я вспомнил, как Хенаро издавал чрезвычайно странные и пугающие звуки. Таким же был смех Ла Горды. Меня поразило осознание того, что мы с Ла Гордой совершенно спокойно вошли в свои тела сновидения.
Я хотел взять ее за руку, но, несмотря на ряд попыток, не мог пошевельнуться. Поскольку у меня был какой-то опыт в движениях при таком состоянии, я приказал себе придвинуться к Ла Горде. Моим желанием было обнять ее, но вместо этого я придвинулся настолько близко, что наши тела слились в одно. Я сознавал себя как индивидуальное существо, но в то же время я был частью Ла Горды. Это ощущение мне страшно понравилось.
Мы оставались слитыми, пока что-то не разорвало нашу связь. Я ощутил приказ осмотреть местность. Взглянув вокруг, я ясно вспомнил, что уже видел это раньше. Куда ни глянь, нас окружали небольшие круглые холмики, похожие на дюны. На вид они были из чего-то вроде светло-желтого песчаника или круглых крупинок серы. Небо было того же цвета и выглядело очень низким, давящим. В некоторых местах с неба свисали клочья желтоватого тумана или каких-то испарений.
Я заметил, что дыхание у нас как будто нормальное. Я не мог пощупать свою грудную клетку, но чувствовал, как она мерно вздымается при вдохе. По-видимому, желтые испарения нам не вредили.
Мы начали двигаться - медленно, осторожно, словно прогуливаясь. Но почти сразу я очень устал. Ла Горда тоже. Мы скользили над самой землей и, видимо, подобный способ передвижения был очень утомительным для нашего второго внимания, он требовал необычайной степени концентрации. Мы не подражали намеренно нашей обычной ходьбе, но результат был таков, как будто этим мы и занимались. Движение требовало выбросов энергии, чего-то вроде периодических микровзрывов. У нас не было никакой определенной цели, поэтому вскоре мы остановились.
Ла Горда заговорила со мной таким слабым голосом, что я едва ее расслышал. Она сказала, что нас влечет в сторону большей тяжести и если мы не повернем, то наверняка погибнем.
Автоматически мы повернулись и пошли назад, но чувство усталости нас не оставляло. Мы оба настолько выдохлись, что не могли удерживаться в вертикальном положении. Мы повалились на землю и непроизвольно приняли позу сновидения.
Я мгновенно проснулся у себя в кабинете, а Ла Горда - у себя в спальне. Первое, о чем я сказал ей после пробуждения, - что я уже был в этой местности несколько раз раньше. Я видел ее по крайней мере в двух ракурсах: совершенно плоской - и покрытой маленькими холмиками. Пока я говорил, мне пришло в голову, что я даже не уточнил, одно ли и то же мы видели. Остановившись, я сказал, что позволил себе увлечься. Затем приступил к описанию того, что видел, как если бы мы сравнивали свои впечатления от совместной воскресной прогулки.
- Сейчас об этом говорить уже не имеет смысла, - сказала она со вздохом. - Но если тебе это доставит удовольствие, то я расскажу тебе, что видела я.
Она терпеливо описала все, что мы видели, говорили или делали. Она сказала, что тоже бывала раньше в этой пустынной пересеченной местности и что знает наверняка - эта земля не принадлежит людям, это - пространство между мирами, между миром, который мы знаем, и иным миром.
- Это пространство между параллельными линиями, - продолжала она. - Мы можем приходить туда в сновидении, но для того, чтобы покинуть этот мир и перейти в тот, надо пройти в эту область целиком, всем своим телом.
Я ощутил озноб при мысли, что надо войти в это странное место в своем физическом теле.
- Мы с тобой уже там бывали в наших телах, - добавила она. - Разве ты не помнишь?
Я сказал, что все, что я могу вспомнить - это то, что я уже дважды под руководством дона Хуана видел этот странный ландшафт, но оба раза отбрасывал этот опыт, потому что он следовал за приемом галлюциногенных растений. Следуя своему рассудку, я рассматривал этот опыт как совершенно субъективные видения, а не как достоверные явления. Я не помнил, чтобы когда-нибудь раньше видел эту местность.
- Когда мы попадали туда в своих телах? - спросил я.
- Не знаю, - сказала она. - Смутное воспоминание об этом просто мелькнуло у меня в голове, когда ты сказал, что видел его раньше. Я полагаю, твоя очередь помочь мне закончить то, что я начала вспоминать. Я не могу на этом сфокусироваться, но припоминаю, что в это пустынное место нас и женщину-нагваль брал с собой Сильвио Мануэль, но не знаю зачем. Мы не были тогда в сновидении.
Я уже не слышал, что она говорила дальше. Мой ум стал настраиваться на что-то, пока еще невыразимое. Я попытался привести мысли в порядок. Они бесцельно разбрелись. На секунду я почувствовал, будто вновь вернул те годы и то время, когда я не мог останавливать свой внутренний диалог. Затем туман начал рассеиваться. Мысли пришли в порядок без моего сознательного вмешательства, и в результате всплыли законченные воспоминания о событиях, которые я уже частично припомнил в одной из тех бесчисленных вспышек памяти, которые у меня бывали. Ла Горда была права. Нас уже однажды брали в ту область, которую дон Хуан называл «чистилищем», очевидно, заимствовав этот термин из религиозной догмы. Я знал, что Ла Горда права и в том, что мы были там не в сновидении.
В тот раз, по просьбе Сильвио Мануэля, дон Хуан собрал вместе женщину-нагваль, меня и Ла Горду. Дон Хуан объяснил, что причиной нашего сбора послужило то, что я своими собственными средствами, но неосознанно, вошел в особое состояние сознания, представлявшее собой самую тонкую форму внимания. Я уже входил в это состояние, которое дон Хуан называл «левосторонним», но очень ненадолго и всякий раз с его помощью. Одной из основных черт этого состояния, представлявшей наибольшее значение для нас, было то, что в левостороннем сознании мы могли воспринимать необозримую массу желтоватого тумана, которую дон Хуан называл «стеной тумана».
Всегда, когда я мог ее воспринимать, она находилась справа от меня, распространяясь вперед до горизонта и вверх до бесконечности, разделяя мир надвое.
Стена тумана поворачивалась одновременно с движением головы, поэтому я никогда не имел возможности повернуться к ней лицом.
В тот день, о котором идет речь, дон Хуан и Сильвио Мануэль говорили со мной о стене тумана. Я помню, что потом Сильвио Мануэль схватил Ла Горду за загривок, как котенка, и исчез с ней в массе тумана. У меня была доля секунды, чтобы увидеть их исчезновение, потому что дон Хуан каким-то образом добился того, что я оказался повернутым к стене тумана. Он не хватал меня за шкирку, а толкнул в стену тумана, и следующее, что я увидел, была пустынная равнина. Дон Хуан, Сильвио Мануэль, женщина-нагваль и Ла Горда также находились там. Меня не интересовало, что они делают; я был парализован неприятнейшим и угрожающим ощущением придавленности - усталости, сводящей с ума затрудненностью дыхания. Я ощущал, что стою внутри душной желтой пещеры с низким потолком. Физическое ощущение давления стало таким сильным, что я больше не мог дышать. Казалось, все мои физические функции остановились. Я уже не мог чувствовать ни одной из частей своего тела. Однако я все еще мог двигаться, ходить, поднимать руки, поворачивать голову. Я положил руки на бедра, но ни бедра, ни ладони ничего не чувствовали. Мои руки и ноги зрительно были здесь, но на ощупь отсутствовали.
Движимый безграничным страхом, я схватил женщину-нагваль за руки и сбил ее с ног. Но толкнула меня не моя мускулатура, это была сила, сконцентрированная не в моих мышцах и не в скелете, а в центре моего тела.
Желая опробовать силу еще раз, я схватил Ла Горду. От моего рывка она пошатнулась. Тут я понял, что энергия, с помощью которой я все это делал, исходит из стержневидного протуберанца, действующего как щупальце из центра моего тела.
Все это заняло лишь секунду. В следующий момент я вновь погрузился в состояние дискомфорта и страха. Я посмотрел на Сильвио Мануэля с молчаливой просьбой о помощи. Он взглянул на меня, и я понял, что пропал. Его глаза были холодны и безразличны. Дон Хуан отвернулся от меня, и я внутренне затрясся от невыразимого физического ужаса. Мне казалось, что кровь в моем теле кипит, не потому, что я чувствовал жар, но потому, что внутреннее давление приблизилось к точке взрыва.
Дон Хуан приказал мне расслабиться и отдаться смерти. Он сказал, что я останусь здесь, пока не умру, и что у меня есть шанс умереть мирно, если я сделаю сверхусилие и позволю страху завладеть мной; если же я стану с ним бороться, то умру в агонии.
Со мною заговорил Сильвио Мануэль, что случалось крайне редко. Он сказал, что энергия, необходимая для того, чтобы принять мой ужас, находится в центре моего тела, и что единственным способом добиться успеха будет сдаться, не сдаваясь.
Женщина-нагваль и Ла Горда были совершенно спокойны. Я был здесь единственным, кто умирал. Сильвио Мануэль сказал, что судя по тому, как я теряю энергию, до моего конца остаются мгновения, и что я могу считать себя уже мертвым. Дон Хуан сделал женщинам знак следовать за ним, и они повернулись ко мне спиной. Я не видел, что они делали. Я почувствовал мощную вибрацию, идущую сквозь меня, и решил, что это мои смертные судороги. Моя борьба окончена. Меня больше ничего не тревожило. Я отдался неумолимому ужасу, убивавшему меня. Мое тело, или образование, которое я считал своим телом, расслабилось, отдав себя смерти. Как только я позволил ужасу войти или, точнее, выйти из меня, я почувствовал и увидел, как тяжелый туман или беловатое испарение на фоне сернисто-желтого тумана покидает мое тело.
Дон Хуан повернулся ко мне и с любопытством посмотрел на мое тело. Сильвио Мануэль отошел в сторону и опять схватил Ла Горду за загривок. Я ясно видел, как он отшвырнул ее, словно огромную тряпичную куклу, в массу тумана. Затем он вошел туда сам и исчез.
Женщина-нагваль сделала мне знак, приглашая войти в туман. Я двинулся к ней, но прежде, чем я подошел, дон Хуан дал мне мощный пинок в спину, который пронес меня сквозь толщу тумана. Я нигде не задержался и, проскочив стену, упал на землю в повседневном мире.
Ла Горда вспомнила это событие, когда я рассказал ей о нем. Затем она кое-что уточнила.
- Мы с женщиной-нагваль не боялись за твою жизнь, - сказала она. - Нагваль говорил нам, что тебя надо заставить отпустить все, за что ты держишься, но в этом нет ничего нового. Каждого воина-мужчину нужно подталкивать страхом.
Сильвио Мануэль уже протаскивал меня через эту стену трижды, чтобы я научилась расслабляться. Он сказал, что если ты увидишь, что я чувствую себя там спокойно, это окажет на тебя влияние. Так и произошло. Ты сдался и расслабился.
- Тебе тоже было трудно научиться расслабляться?
- Нет. У женщин с этим проще. Проблема лишь в том, что нас надо протаскивать через туман. Мы не можем делать этого самостоятельно.
- Почему не можете?
- Надо быть очень тяжелым, чтобы пройти сквозь туман, а женщина легкая, даже слишком, - сказала она.
- А как насчет женщины-нагваль? Я не видел, чтобы ее тоже кто-нибудь протаскивал.
- С женщиной-нагваль особый случай, - сказала Ла Горда. - Она все могла делать самостоятельно. Она могла взять туда тебя или меня. Она могла даже самостоятельно пройти ту долину, что, как говорил Нагваль, обязательно для всех, кто странствует в неизвестное.
- Почему она пошла туда со мной?
- Сильвио Мануэль взял нас, чтобы поддержать тебя. Он считал, что тебе нужна защита двух женских и двух мужских сопровождающих - защита от тех сущностей, которые рыскают там. Из этой пустынной равнины приходят союзники и другие твари, еще более свирепые.
- У тебя тоже была защита? - спросил я.
- Я в ней не нуждаюсь. Я - женщина. Я свободна от всего этого. Но мы считали, что ты находишься в ужасном положении. Ты был Нагваль, но очень глупый Нагваль. Мы считали, что эти свирепые союзники или, если хочешь, называй их демонами, могут разорвать тебя на части. Так сказал нам Сильвио Мануэль. Он взял нас, чтобы охранять тебя с четырех сторон. Но забавным было то, что ни Нагваль, ни Сильвио Мануэль не знали, что ты в нас не нуждаешься. Предполагалось, что пройдет немного времени, пока ты не потеряешь свою энергию. Затем Сильвио Мануэль собирался напугать тебя, показав тебе союзников и натравив их на тебя. Он и Нагваль планировали помогать тебе понемножку. Таково правило. Но что-то нарушилось. В ту же минуту, как ты попал туда, ты взбесился. Ты не сдвинулся ни на дюйм, и уже умирал. Ты был до полусмерти напуган, еще даже не увидев союзников.
Сильвио Мануэль рассказывал мне, что он не знал, что делать, поэтому он сказал тебе на ухо то, что должен был сказать в самую последнюю очередь - сдаться, не сдаваясь. Ты сразу успокоился, сам по себе, и им не понадобилось делать всего того, что они планировали. Нагвалю и Сильвио Мануэлю ничего не оставалось, как забрать нас оттуда.
Я рассказал Ла Горде, что когда я вернулся назад в этот мир, то кто-то был рядом со мной и помог мне подняться. Это все, что я помнил.
- Мы были в доме Сильвио Мануэля, - сказала она. - Сейчас я могу очень многое вспомнить об этом доме. Кто-то говорил мне, не помню, кто, что Сильвио Мануэль нашел его и купил, потому что дом был построен на месте силы. Но кто-то еще говорил, что ему просто понравился этот дом, он купил его и сделал местом силы. Лично я чувствую, что Сильвио Мануэль принес силу. Я чувствую, что его безупречность делала этот дом местом силы, пока он жил там со своей компанией.
Когда им пришло время уходить, место силы исчезло вместе с ними, и дом стал таким же, каким он был до тех пор, пока Сильвио Мануэль не купил его, - обычным домом.
Пока Ла Горда говорила, мой ум, казалось, еще больше прояснялся, но не настолько, чтобы открыть, что случилось с нами в этом доме и наполняло меня такой печалью. Не зная, почему, я был уверен, что это связано с женщиной-нагваль. Где она?
Ла Горда не ответила, когда я спросил об этом. Наступило длительное молчание. Она извинилась, сказав, что должна приготовить завтрак; было уже утро. Она оставила меня наедине с самим собой, с очень болезненной тяжестью на сердце. Я позвал ее обратно. Она рассердилась и швырнула кастрюли на пол. Я понял почему.
В следующей серии совместного сновидения мы еще более углубились в тонкости второго внимания. Это произошло несколько дней спустя. Мы с Ла Гордой без особых ожиданий и усилий оказались стоящими вместе. Она три-четыре раза пыталась сцепить наши руки, но безрезультатно. Она заговорила со мной, но ее речь была невнятной. Тем не менее я знал: она говорит, что мы опять находимся в своих телах сновидения. Она предупредила меня о том, что все движения должны делаться из средней части наших тел.
Как и при нашей последней попытке, никакого целостного видения не появилось. Однако я, казалось, узнавал местность, которую видел в своих сновидениях почти ежедневно в течение года. Это была долина саблезубого тигра.
Мы прошли несколько метров, и на этот раз наши движения уже не были ни порывистыми, ни толчкообразными. Мы действительно шли, исходя из живота, не напрягая никаких мышц. Трудность состояла только в отсутствии у меня практики. Это походило на первую поездку на велосипеде. Я быстро устал и потерял ритм, стал нерешительным и неуверенным в себе. Мы остановились. Ла Горда тоже потеряла синхронность движений.
Тут мы начали осматривать то, что нас окружало. Все имело неоспоримую реальность, по крайней мере для глаз. Мы находились в пересеченной местности с пышной растительностью. Я не мог определить вид тех странных кустов, которые там росли. Они походили на маленькие деревья, полтора-два метра высотой. На них было немного листьев, плотных и толстых, зеленовато-коричневого цвета, и огромные, темно-коричневые, с золотистыми полосками цветы. Стебли не были древовидными, они выглядели легкими и упругими, как водоросли, и были покрыты длинными устрашающими шипами. Несколько погибших растений упали, и было видно, что они пустотелые.
Почва была очень темной и казалась сырой. Я попытался нагнуться, чтобы потрогать ее, но мне не удалось двинуться. Ла Горда знаком показала, чтобы я использовал среднюю часть тела. Когда я это сделал, мне не понадобилось нагибаться, чтобы коснуться земли. У меня появилось что-то вроде щупальца, которым я мог чувствовать. Однако я не мог разобрать, что именно я чувствую. Не было никаких тактильных ощущений, на основе которых можно было бы воспринимать различия. Земля, которой я коснулся, казалась почвой, но на вид, а не на ощупь. Тут я погрузился в интеллектуальную дилемму. Почему сновидение кажется продуктом моих зрительных способностей? Может быть, потому, что зрение доминирует у нас в повседневной жизни? Вопросы были бессмысленными. Я не был в том состоянии, когда мог бы отвечать на них, и единственным, к чему привели эти размышления, было ослабление моего второго внимания.
Ла Горда прервала мои рассуждения, хорошенько боднув. Я ощутил как бы удар. Дрожь пробежала по всему моему телу. Она показала вперед. Как обычно, саблезубый тигр лежал на каменистом выступе, где я его видел всегда. Мы приблизились, пока не оказались в двух метрах от камня, так что нам приходилось поднимать голову, чтобы смотреть на тигра. Мы остановились. Он поднялся. Его размеры были поразительны, особенно ширина.
Я знал, что Ла Горда хочет пройти со мной вокруг тигра на другую сторону холма. Я хотел сказать ей, что это может быть опасно, но не знал, как ей это передашь. Тигр казался сердитым, возбужденным. Он присел на задние лапы, как бы собираясь прыгнуть на нас. Я испугался.
Ла Горда повернулась ко мне, улыбаясь. Я понял, что она говорит, чтобы я не поддавался панике, так как тигр был только образом, подобным призраку. Движением головы она подталкивала меня идти вперед. Однако на неизмеримо более глубоком уровне я знал, что тигр является сущностью, может быть не в таком физическом смысле, как в нашем обычном мире, но тем не менее - реальной. А поскольку мы с Ла Гордой были в сновидении, мы потеряли свою повседневную материальность. В этот момент мы были с тигром на равных. Наше существование тоже было призрачным.
Мы сделали еще один шаг по настоянию Ла Горды. Тигр прыгнул. Я видел, как в воздухе взметнулось его огромное тело, направляясь прямо на меня. Я потерял ощущение, что я в сновидении, для меня тигр был реальным и через мгновение должен был меня растерзать. Каскад огней, образов самых интенсивных красок, какие я только видел, замелькал вокруг меня. Я проснулся в своем кабинете.
После того, как мы добились значительных успехов в совместном сновидении, у меня появилась уверенность, что мы ухитрились сохранить свою отрешенность, и торопиться больше некуда. Нас заставляли действовать не результаты наших усилий. Скорее это было какое-то всеохватывающее побуждение, дававшее нам толчок действовать безупречно, без мысли о награде. Наши последующие сеансы были такими же, как и первый, за исключением быстроты и легкости, с которой мы теперь входили во второе состояние сновидения - динамичное бодрствование.
Наше искусство в совместном сновидении дошло до такого уровня, что мы с успехом повторяли его каждую ночь. Без всякого специального намерения с нашей стороны, наше совместное сновидение фокусировалось наугад на трех областях: на песчаных дюнах, на долине саблезубого тигра и, самое важное, на забытых событиях прошлого.
Когда перед нами предстали сцены, имевшие отношение к забытым событиям, в которых Ла Горда и я играли важную роль, она без всяких затруднений сцепляла свою руку с моей. Это действие давало мне иррациональное ощущение безопасности. Ла Горда объяснила, что этот акт необходим для того, чтобы рассеять абсолютное одиночество, которое является результатом второго внимания. Она сказала, что смыкание рук вызывает чувство объективности, и в результате мы можем следить за действиями, происходящими в каждой сцене. Иногда мы непосредственно вовлекались в эту деятельность, а иногда бывали полностью объективными и наблюдали за сценой, как в кино.
Когда мы посещали песчаные дюны или долину саблезубого тигра, мы не могли сомкнуть руки. В этих случаях наши действия никогда не повторялись, они никогда не были предусмотренными и всегда производили впечатление спонтанных реакций на новую ситуацию.
По мнению Ла Горды, большинство наших совместных сновидений распадались на три категории. Первая, самая большая, состояла из повторного участия в событиях, которые мы уже когда-то пережили. Вторая - когда мы оба наблюдали за действиями, которые я один когда-то совершил, - страна саблезубого тигра относилась к этой категории. Третья - действительное посещение такой области, которая существовала такой же, какой мы видели ее в момент посещения. Ла Горда утверждала, что упомянутые желтые холмы существуют здесь и сейчас и что именно так они выглядят и так расположены для приходящего туда воина.
В одном пункте мне хотелось с ней поспорить. У нас случались загадочные встречи с людьми, которых мы почему-то забыли, но с которыми явно были знакомы. Саблезубый тигр, с другой стороны, был существом из моего сновидения. Я не мог воспринимать его и тех людей как относящихся к одной категории.
Прежде, чем я успел задать свой вопрос, я уже услышал ответ Ла Горды. Казалось, она и впрямь находится у меня в голове, читая как по раскрытой книге.
- Они все одного класса, - сказала она и нервно рассмеялась. - Мы не можем найти объяснения тому, почему мы забыли или как так получилось, что теперь приходится вспоминать. Мы ничего не можем объяснить. Саблезубый тигр где-то там. Мы никогда не узнаем, где. Но почему мы должны тревожиться из-за каких-то надуманных несоответствий? Сказать, что это - факт, а вот это - сновидение, не имеет ни малейшего смысла для другого «я».
Обычно мы с Ла Гордой занимались совместным сновидением как средством достижения невообразимого мира скрытых воспоминаний. Оно позволяло извлекать на поверхность события, добраться до которых посредством повседневной памяти было невозможно. Когда мы перебирали такого рода события во время бодрствования, это вызывало еще более детальные воспоминания. Подобным образом мы, так сказать, освободили массу воспоминаний, погребенных в нас. Потребовалось почти два года невероятных усилий и концентрации, чтобы начать понимать, что же с нами было на самом деле.
Дон Хуан говорил нам, что человеческие существа разделены надвое. Правая сторона, которую он называл тональ, схватывает все, что может воспринимать интеллект. Левая сторона - нагваль, - царство, черты которого неописуемы, мир, который невозможно заключить в слова. Левая часть до какой-то степени воспринимается (если это можно назвать восприятием) всем нашим телом, отсюда и его сопротивление построению концепций.
Дон Хуан говорил нам также, что все способности, возможности и достижения магии, от самых простых до самых немыслимых, заключаются в самом человеческом теле.
Исходя из того, что мы разделены надвое и что все вообще заключено в самом теле. Ла Горда предложила объяснение наших воспоминаний. Как она поняла, в течение всего периода нашей связи с Нагвалем Хуаном Матусом наше время было разделено поровну между состояниями нормального осознания, на правой стороне, тонале, где преобладает первое внимание, и состояниями повышенного осознания, на левой стороне, нагвале, или на стороне второго внимания.
Ла Горда считала, что усилия Нагваля были направлены на то, чтобы привести нас к другому «я» при помощи контроля над вторым вниманием посредством сновидения: Однако в непосредственный контакт со вторым, вниманием он вводил нас при помощи манипуляций столом. Ла Горда прибавила, что он заставлял ее переходить от одного края к другому, толкая ее или массируя ей спину, а иногда нанося сильный удар в области правой лопатки. Результатом было вхождение в состояние необычной ясности. Ла Горде казалось, что в этом состоянии и в этом мире все происходит гораздо быстрее, оставаясь при этом неизменным.
Спустя несколько недель после этого рассказа Ла Горды я вспомнил, что точно так же бывало и со мной. В любой момент дон Хуан мог нанести мне сильный удар в спину. Я всегда ощущал этот удар между лопатками и чуть выше. За ударом следовала необычайная ясность. Мир оставался таким же, но становился четче. Все становилось самим собой. Видимо, удар дона Хуана отключал мою способность суждения, и она больше не вмешивалась в непосредственное восприятие.
Я мог оставаться в этом состоянии неопределенно долго или до тех пор, пока дон Хуан не наносил мне второй удар, чтобы вернуть меня в нормальное состояние сознания. Он никогда меня не толкал и не массировал. Это всегда был прямой и сильный удар раскрытой ладонью - удар, от которого у меня на секунду перехватывало дыхание. В таких случаях я обычно начинал задыхаться, дышал мелко и часто, пока не восстанавливал дыхание.
Ла Горда рассказывала о таком же эффекте: удар Нагваля мгновенно опустошал легкие, и чтобы их вновь наполнить, приходилось хватать воздух как не в себя. Это судорожное дыхание, считала Ла Горда, и было здесь основным фактором; именно оно вызывало перемену, но каким образом дыхание воздействовало на восприятие и сознание - этого она не могла объяснить. Она сказала также, что ей никогда не наносился удар, чтобы вернуть ее в нормальное осознание: возвращалась она уже самостоятельно, хотя и не знала как.
Все, что она рассказала, похоже, в равной степени относилось ко мне. Не только в детстве, но уже будучи взрослым, когда мне случалось грохнуться спиной, я испытывал такое ощущение, будто из легких сразу вылетел весь воздух. Но последствия удара дона Хуана, хотя я тоже моментально становился бездыханным, были совсем иными. Тут не было никакой боли, вместо этого возникало ощущение, описать которое невозможно. Пожалуй, точнее всего было бы сказать, что внутри меня внезапно возникала сухость. Удары в спину, казалось, высушивали мне легкие и затягивали все вокруг туманом. Затем, по наблюдениям Ла Горды, все, что затуманивалось после удара, становилось кристально ясным одновременно с восстановлением дыхания, как если бы дыхание было катализатором, фактором первостепенной важности.
То же самое происходило и со мной на пути к нормальному, повседневному осознанию жизни. Воздух бывал из меня выбит, мир становился затуманенным, а затем он прояснялся, когда я вновь наполнял легкие воздухом.
Еще одной чертой этих состояний повышенного осознания было ни с чем не сравнимое богатство наших личных взаимодействий. Богатство, которое наше тело воспринимало как ощущение ускорения. Наши двухсторонние перемещения между правой и левой сторонами облегчали нам понимание того, что на правой стороне слишком много энергии поглощается поступками и взаимодействиями нашей повседневной жизни. На левой стороне, напротив, существует врожденная потребность в экономии и скорости.
Ла Горда не могла описать, чем в действительности была эта скорость. Не мог и я. Лучше всего я мог бы сказать, что на левой стороне я мог схватывать значение всего с особенной точностью и направленностью.
Любая грань деятельности была свободна от вступлений и введений. Я действовал и отдыхал. Я шел вперед и отступал, без всяких мыслительных процессов, столь обычных для меня. Именно это мы с Ла Гордой понимали как ускорение.
В какой-то момент мы выяснили, что богатство восприятия на левой стороне проявлялось постфактум, то есть наши взаимодействия оказывались такими богатыми в свете нашей возможности запоминать их. Мы понимали, что в этих состояниях повышенного осознания мы воспринимали все одним целым куском, монолитной массой неотделимых деталей. Мы назвали эту способность воспринимать все сразу интенсивностью. Годами мы считали невозможным использовать отдельные составляющие части этих монолитных кусков опыта. Мы не могли синтезировать эти части в такую последовательность, которая имела бы смысл для интеллекта. Поскольку мы были неспособны на такой синтез, мы не могли и вспомнить, эта наша неспособность вспомнить была фактически нашей неспособностью расположить воспоминания в линейной последовательности. Мы не могли, так сказать, разложить наши переживания перед собой и собрать их последовательно, одно за другим. Полученные переживания были доступны для нас, но в то же время мы не могли до них добраться, так как они были замурованы стеной интенсивности.
Следовательно, задачей воспоминания было соединить наши левые и правые стороны, объединить эти две стороны различных форм восприятия в единое целое. Это была задача по конденсации целостности самого себя путем расположения интенсивности в линейной последовательности.
Для нас стало ясно, что та деятельность, в которой мы принимали участие, могла занимать очень мало времени, если судить по часам. Из-за нашей неспособности воспринимать в терминах интенсивности мы могли иметь только подсознательное восприятие больших отрезков времени. По мнению Ла Горды, если бы мы могли расположить интенсивность в линейной последовательности, мы были бы вправе честно признать, что прожили тысячу лет.
Прагматический шаг, предпринятый доном Хуаном для того, чтобы облегчить нам задачу воспоминания, состоял в том, что он вводил нас в контакт с различными людьми, пока мы находились в состоянии повышенного осознания. Он тщательно следил за тем, чтобы мы не видели этих людей в состоянии обычного осознания. Таким образом, он создал подходящие условия для воспоминания.
Закончив наши воспоминания, мы с Ла Гордой вошли в очень смутное состояние. У нас было детальное знание о социальных взаимодействиях, которые мы разделяли с доном Хуаном и его партнерами. Это не были воспоминания в том смысле, как я мог бы вспомнить эпизод из своего детства. Это были более чем живые, детальные воспоминания о событиях. Мы восстановили разговоры, которые, казалось, еще звучали у нас в ушах, как если бы их слушали. Мы оба чувствовали, что излишним было бы стараться разобраться в том, что с нами произошло. Все то, что мы вспоминали, с точки зрения нашего опыта происходило непосредственно сейчас. Таков был характер наших воспоминаний.
Наконец-то мы могли ответить на вопросы, так мучавшие нас. Мы вспомнили, кем была женщина-нагваль, какое место она среди нас занимала, какова была ее роль. Мы вспомнили, а точнее - вычислили, что провели одинаковое время с доном Хуаном в состоянии нормального осознания и с доном Хуаном и его сотоварищами в состоянии повышенного осознания. Мы восстановили каждый нюанс этих взаимоотношений, скрытых интенсивностью.
После вдумчивого обзора всего того, что мы обнаружили, мы хоть и минимальным образом, но соединили две свои стороны. Затем мы обратились к другим темам, к новым вопросам, которые встали на место старых. Существовало три предмета, три вопроса, суммировавших все, что нас волновало. Кто был дон Хуан и кем были его сотоварищи? Что они в действительности делали с нами и куда они все ушли?
