8 страница
Глава 15. Пернатый змей
Совершив все, что было определено правилом, дон Хуан со своей партией воинов были готовы к своей конечной задаче - покинуть мир повседневной жизни. Все, что оставалось Ла Горде, другим ученикам и мне, - быть свидетелями их ухода. Оставалась только одна нерешенная проблема: что делать с учениками. Дон Хуан сказал, что они должны были уйти вместе с ними, влившись в их собственную группу, однако они не были готовы. То, как они себя вели, пытаясь пересечь мост, показало, ему, в чем состоят их слабости.
Дон Хуан признал, что выбор его бенефактора - ожидать, годами, прежде чем собрать для него партию воинов, - был мудрым выбором и дал положительные результаты, тогда как его собственное решение - побыстрее свести меня с женщиной-нагваль и моей собственной группой воинов - едва не оказалось для нас фатальным.
Я понял, что он говорит это не в знак сожаления, а как подтверждение свободы воина выбирать и принимать свой выбор. Более того, он сказал, что серьезно думал - не последовать ли примеру своего бенефактора, и что если бы он так сделал, то очень скоро обнаружил бы, что я не такой же Нагваль, как он сам, и никто другой, кроме меня, не был бы вовлечен в дальнейшие события. А вышло так, что Лидия, Роза, Бениньо, Нестор и Паблито столкнулись с серьезными трудностями; Ла Горде и Хосефине нужно время, чтобы усовершенствовать себя; только Соледад и Элихио были в порядке, поскольку они, пожалуй, были подготовлены даже лучше, чем воины его собственной группы.
Дон Хуан добавил, что теперь этим девятерым придется принять свои счастливые или несчастливые обстоятельства и без сожаления, без отчаяния и без похлопывания друг друга по плечу превратить свое проклятие или благословение в живой вызов.
Дон Хуан сказал, что не все у них было неудачно - небольшая роль, сыгранная нами среди воинов его группы, принесла полный триумф, поскольку правило подходило к каждому члену моей партии, за исключением меня. Я полностью согласился с ним. Начиная с женщины-нагваль, все полностью соответствовали правилу. Она обладала выдержкой и контролем, была воинственной и в то же время спокойной. Без всякой внешней подготовки она справлялась и вела всех одаренных воинов дона Хуана, несмотря на то, что они были вдвое старше ее. Эти мужчины и женщины признавали, что она была копией другой женщины-нагваль, которую они знали. Она в совершенстве отражала каждую из женщин-воинов, а следовательно, могла отражать также и тех пятерых женщин, которых дон Хуан нашел для моей партии, потому что они были копией старших женщин. Лидия была как Эрмелинда, Хосефина - как Зулейка, Роза и Ла Горда - как Нелида, а Соледад - как Делия.
Мужчины также представляли собой копии воинов дона Хуана: Нестор был копией Висенте, Паблито - Хенаро, Бениньо - Сильвио Мануэля, а Элихио был подобен Хуану Тума. Правило действительно было голосом всеохватывающей силы, сплотившей всех людей в одно целое. Лишь благодаря странному капризу судьбы они остались беспризорными, без лидера, который нашел бы для них проход в другое осознание.
Дон Хуан сказал, что всем членам моей партии придется войти в другое осознание самостоятельно и что он не знает, каковы их шансы, потому что это зависит от каждого из них в отдельности. Он безупречно помог каждому; в результате его дух освободился от беспокойства и забот, а его разум стал свободен от всяких пустых спекуляций. Ему осталось лишь прагматически показать нам, что это значит - пересечь параллельные линии в своей целостности.
Мне же дон Хуан сказал, что я смогу помочь в лучшем случае только одному из учеников и что он выбрал Ла Горду из-за ее восприимчивости и из-за того, что я уже знаком с ней. По его мнению, у меня не хватит энергии для остальных, поскольку я должен буду выполнять другие обязанности, пройти по другим тропам действия, которые соответствуют моей истинной задаче. Дон Хуан объяснил мне, что каждый из его собственных воинов знал, в чем состоит эта задача, но не открыл ее мне, потому что мне еще предстояло доказать, что я ее достоин. Поскольку они находились в конце своего пути, а я точно следовал его инструкциям, появилась необходимость открыть мне эту задачу, хотя бы только и частично.
Когда дону Хуану пришло время уходить, он дал мне об этом знать, пока я находился в состоянии нормального осознания. Я не понял значения того, что он сказал. Дон Хуан до самого конца учил меня соединять оба моих состояния осознания. Все было бы очень просто, если бы я оказался способен сделать это. Поскольку же мне это не давалось и я лишь интеллектуально был затронут его откровением, он заставил меня сместить уровни осознания для того, чтобы дать мне возможность воспринять события более полно.
Он неоднократно предупреждал меня, что пребывание в левостороннем состоянии осознания представляет Преимущество только в том смысле, что мы там быстрее все схватываем. В то же время это невыгодно, поскольку позволяет нам с невероятной ясностью фокусироваться каждый раз только на одном предмете: это делает нас зависимыми и уязвимыми. Мы не можем быть сами по себе, пока находимся в левостороннем осознании, поэтому нас должны оберегать воины, достигшие целостности самих себя и знающие, как управлять собой в этом состоянии.
Ла Горда сказала, что однажды Нагваль Хуан Матус и Хенаро собрали всех учеников в ее доме. Нагваль перевел их в левостороннее осознание и сообщил, что время его пребывания на земле подошло к концу. Сначала она не поверила ему. Она решила, что он пытается напугать их, чтобы они действовали как воины. Но затем до нее дошло, что в его глазах было такое сияние, которого она никогда раньше не видела.
Изменив их уровни осознания, он разговаривал с каждым в отдельности и заставил вспомнить все концепции и процедуры, с которыми он их познакомил. То же самое он проделал и со мной. Это произошло за день до того, как я увидел его в последний раз. В моем случае он совершил подобный обзор в обоих моих состояниях осознания. Фактически он перемещал меня туда и назад, как бы желая убедиться, что в обоих случаях я усвоил все полностью.
Сначала я не мог вспомнить, что происходило после этого обзора. Однажды Ла Горде в конце концов удалось сломать барьеры моей памяти. Она сказала, что находилась внутри моего разума, как если бы читала мои мысли. Она утверждала, что моя память держит взаперти страх вспомнить свою боль. То, что произошло в доме Сильвио Мануэля вечером, перед тем, как они ушли, было нераздельно переплетено с моим страхом. Она сказала, что у нее абсолютно ясное ощущение, что я боюсь, но она не знает причины этого страха. Она также не могла вспомнить, что в точности происходило в том доме, а в особенности в той комнате, где мы сидели.
Пока Ла Горда говорила, я почувствовал, что как бы падаю в бездну. Я сообразил, что что-то во мне пытается создать связь между двумя отдельными событиями, свидетелем которых я был в двух своих состояниях осознания. На левой стороне, как под замком, находились воспоминания о доне Хуане и его партии воинов в их последний день на земле. На правой же стороне была память о том, как в тот день я прыгнул в бездну. Пытаясь соединить эти две стороны, я испытал общее чувство физического падения. Колени мои подогнулись, и я повалился на пол.
Когда я описал Ла Горде свой опыт и его истолкование, она сказала, что в мое правостороннее осознание, вне всякого сомнения, пробивается воспоминание, всплывшее у нее, пока я говорил. Она только что вспомнила, как мы предпринимали еще одну попытку пересечь параллельные линии вместе с Нагвалем Хуаном Матусом и его партией. Она имела в виду тот случай, когда мы с ней вместе с остальными учениками еще раз пытались перейти через мост.
Я не мог сосредоточиться на этом воспоминании. Казалось, существовала какая-то ограничивающая сила, мешавшая мне собрать свои мысли и чувства относительно этого события. Ла Горда сказала, что Сильвио Мануэль велел Нагвалю Хуану Матусу приготовить меня и всех учеников к переходу. Он не хотел оставлять меня в мире, потому что считал, что у меня нет ни одного шанса выполнить свою задачу. Нагваль не был согласен с ним, но независимо от своих чувств подготовил нас.
Ла Горда добавила, что помнит, как я подъехал к ее дому, чтобы отвезти ее и остальных учеников к дому Сильвио Мануэля. Они остались там, а я вернулся назад к Хуану Матусу и Хенаро, чтобы подготовиться к переходу.
Я совершенно не помнил этого. Она настаивала, чтобы я использовал ее, поскольку мы были так тесно связаны, и уверяла меня, что я могу читать у нее в разуме и найти там что-нибудь, что пробудит у меня полное воспоминание.
В моих мыслях царил хаос. Чувство тревоги мешало мне сосредоточиться даже на том, что говорит Ла Горда. Она продолжала говорить, описывая то, что она вспомнила о нашей второй попытке перейти мост. Она напомнила, как Сильвио Мануэль обратился к нам с речью, сказав, что мы достаточно подготовлены, чтобы попытаться еще раз полностью войти в другое «я», что нам необходимо только отбросить намерение своего первого внимания. Как только мы окажемся в осознании другого «я», сила Нагваля Хуана Матуса и его партии возьмет нас и легко поднимет в третье внимание - чего нельзя будет сделать, если мы будем пребывать в нормальном осознании.
В какой-то момент я перестал слушать Ла Горду, но звук ее голоса был для меня действительной помощью. Внезапно я вспомнил это событие - и согнулся под грузом воспоминаний. Ла Горда замолчала, когда я рассказал ей о том, что вспомнил. Она тоже вспомнила все.
Я вспомнил, что дон Хуан и Хенаро подготавливали меня к переходу, пока я пребывал в состоянии нормального осознания. Я не без оснований считал, что они готовят меня к прыжку в бездну.
Ла Горда вспомнила, как Сильвио Мануэль, чтобы подготовить их к переходу, подвешивал каждого к потолочной балке в кожаном корсете. В каждой комнате его дома висело по одному ученику, и это длилось почти целый день. Ла Горда заметила, что иметь такой корсет в комнате - отличная штука. Хенарос, не зная в действительности, что они делают, наткнулись на псевдовоспоминания о тех корсетах, в которых их подвешивали, и создали свою собственную игру, соединявшую в себе лечебные и очищающие эффекты, поскольку она удерживала от соприкосновения с землей, давая возможность упражняться еще и в концентрации, необходимой для перемещения из правой в левую сторону осознания. Кроме этого, их игра была действенным средством, помогавшим им вспоминать.
Ла Горда сказала, что после того, как ученики провисели так почти целый день, Сильвио Мануэль в сумерках опустил их на землю. Они гурьбой пошли с ним к мосту и ждали там вместе с основной партией, пока не показались Нагваль Хуан Матус, Хенаро и я. Дон Хуан объяснил им, что на мою подготовку ему понадобилось больше времени, чем он предполагал.
Я вспомнил, что дон Хуан и его воины пересекли мост прежде нас. Донья Соледад и Элихио автоматически пошли с ними. Последней перешла женщина-нагваль. С другой стороны моста Сильвио Мануэль подал нам знак начинать переход. Не говоря ни слова, мы все пошли сразу. На середине моста Лидия, Роза и Паблито, казалось, не были способны сделать больше ни шагу. Бениньо и Нестор дошли почти до конца и остановились там. Туда же, где стояли дон Хуан и члены его партии, подошли только мы с Ла Гордой и Хосефина.
То, что произошло потом, страшно напоминало первую попытку перехода. Сильвио Мануэль и Элихио держали открытыми какие-то створки. У меня было достаточно энергии, чтобы сфокусировать на них свое внимание. Это не походило на углубление в холме, находящемся по ту сторону моста, не было это и отверстием в стене тумана, хотя я мог различить туманоподобные испарения вокруг створок. Это была темная таинственная расщелина, стоявшая сама по себе вне всего остального. Она была размером в человеческий рост, но узкой. Дон Хенаро пошутил, назвав ее «космическим влагалищем». Эта реплика вызвала у его друзей гомерический хохот. Ла Горда и Хосефина держались за меня, и мы вошли туда.
Я тут же почувствовал себя раздавленным. Та же неизмеримая сила, которая чуть не разорвала меня в первый раз, вновь овладела мной. Я ощущал, как Ла Горда и Хосефина сливаются со мной. Казалось, я был шире, чем они, и эта сила обволакивала мною их обоих. Затем я оказался лежащим на земле, а Ла Горда и Хосефина были oна мне. Сильвио Мануэль помог нам встать и сказал, что на этот раз мы не имеем возможности присоединиться к ним в их путешествии, но, может быть, позднее, когда мы доведем себя до совершенства, Орел позволит нам пройти.
Пока мы возвращались к его дому, Сильвио Мануэль рассказал мне почти шепотом, что этой ночью моя и их тропы разошлись. Они разошлись навсегда, они никогда не сольются вновь, и я остаюсь в одиночестве. Он убеждал меня быть экономным и использовать каждую крупицу моей энергии, ничего не расходуя понапрасну. Он заверил меня, что если я смогу достичь целостности самого себя без чрезмерной утечки энергии, то у меня ее будет достаточно, чтобы выполнить свою задачу. Если же я чрезмерно опустошу себя, прежде чем потеряю человеческую форму, то на мне можно будет поставить крест. Я спросил у него, есть ли способ избежать утечки энергии. Он покачал головой и заметил, что такой способ есть, но он не для меня. То, добьюсь я успеха или нет, никак не связано с моими волевыми усилиями. Затем он сообщил мне о моей задаче, но не сказал, как ее вспомнить. Он был убежден, что когда-нибудь Орел поставит на мою тропу кого-нибудь, кто расскажет мне, как это сделать. И до тех пор, пока я не добьюсь в этом успеха, я не стану свободным.
Когда мы вернулись в дом, все собрались в большой комнате. Дон Хуан сидел в ее центре лицом к юго-востоку. Восемь воинов-женщин окружили его. Они сели парами по сторонам света, тоже лицом к юго-востоку. Затем трое воинов-мужчин образовали треугольник снаружи этого круга, причем Сильвио Мануэль находился в его вершине, указывающей на юго-восток. Двое женщин-курьеров сели по бокам от него, а двое мужчин-курьеров сели прямо перед ним у стены. Женщина-нагваль усадила учеников-мужчин, против восточной стены, женщин усадила против западной стены, затем провела меня к месту сразу позади дона Хуана. Мы с ней сели там вместе.
Как мне казалось, мы просидели так мгновение, тем не менее я ощутил в своем теле необычайный прилив энергии. Я считал, что мы сели и сразу же поднялись. Когда я спросил у женщины-нагваль, почему мы встали так быстро, она ответила, что мы просидели несколько часов и что когда-нибудь, прежде чем я войду в третье внимание, все это вернется ко мне.
Ла Горда подтвердила, что у нее было такое же ощущение, что мы сидели в этой комнате лишь мгновение, но ей никто не сказал, что все было иначе. Нагваль Хуан Матус сказал ей после этого, что на ней лежит обязанность помогать всем ученикам, в особенности Хосефине, и что когда-нибудь я вернусь, чтобы дать последний толчок, который ей будет нужен, чтобы полностью перейти в другое «я».
Она была связана со мной и Хосефиной.
Во время нашего совместного сновидения под наблюдением Зулейки мы обменялись огромным количеством нашей светимости. Именно поэтому мы смогли вместе выдержать давление другого «я», когда входили в него телесно. Дон Хуан говорил ей также, что только сила воинов его партии сделала в этот раз переход таким легким и что когда ей придется переходить самостоятельно, она должна быть готова сделать это в сновидении.
После того, как мы поднялись, ко мне подошла Флоринда. Она взяла меня за руку и прошлась со мной по комнате, пока дон Хуан и его воины разговаривали с учениками. Она сказала, что я не должен позволять событиям той ночи на мосту смущать меня. Я не должен считать, как считал когда-то Нагваль Хуан Матус, что существует какой-то действительно физический проход в другое «я». Расщелина, которую я видел, была просто воплощением их намерения, обусловленного смесью одержимости Нагваля Хуана Матуса относительно проходов и странного чувства юмора Сильвио Мануэля. Эта смесь и создала «космическое влагалище». Насколько она знает, проход из одного «я» в другое не имеет физической материальности. «Космическое влагалище» было физическим выражением силы двух людей приводить в движение колесо времени.
Флоринда объяснила, что когда она и ее друзья говорят о времени, они не имеют в виду что-то такое, что измеряется движением часовой стрелки. Время является сущностью внимания; эманации Орла состоят из времени, и, по существу, когда входишь в любой аспект другого «я», то знакомишься со временем.
Флоринда заверила меня, что этой ночью, пока мы сидели в комнате, у них был последний шанс помочь мне и ученикам повернуться лицом к колесу времени. Она сказала, что колесо времени подобно состоянию повышенного осознания, являющегося частью другого «я», так же как лево- и правостороннее осознания являются частями нашего повседневного «я», и что его физически можно описать как туннель бесконечной длины и ширины, туннель с отражающими бороздками. Каждая бороздка бесконечно, и бесконечно их число. Живые существа созданы силой жизни так, что смотрят только в одну бороздку. Смотреть же в нее означает быть пойманным ею, жить ею, этой бороздкой. Она сказала, что то, что воины называют волей, относится к колесу времени. Что-то похожее на усик виноградной лозы или на неосязаемое щупальце, которым мы все обладаем. Она сказала, что конечная цель воина - научиться фокусировать волю на колесе времени для того, чтобы заставить его поворачиваться. Воины, сумевшие повернуть колесо времени, могут смотреть в любую бороздку и извлекать оттуда все, что пожелают, вроде этого «космического влагалища». Быть пойманным в бороздку времени означает видеть образы этой бороздки, но только по мере того, как они уходят. Свобода от околдовывающей силы этих бороздок означает возможность смотреть в любом направлении на то, как эти бороздки уходят или приближаются.
Флоринда замолчала и обняла меня, а затем прошептала на ухо, что она когда-нибудь вернется, если я достигну целостности самого себя, чтобы закончить свой инструктаж.
Дон Хуан подозвал всех ко мне. Меня окружили. Сначала дон Хуан обратился ко мне и сказал, что я не могу идти с ними в их путешествие, потому что меня невозможно отделить от моей задачи. В подобных обстоятельствах единственное, что можно сделать, - это пожелать мне всего наилучшего. Он добавил, что воины не имеют своей собственной жизни. С того момента, как они начинают понимать природу осознания, они перестают быть личностями, и человеческие усилия больше не являются частью их воззрений. У меня есть мой долг как воина, и ничто другое не является важным, потому что я остаюсь позади для того, чтобы выполнить крайне неясную задачу.
Поскольку я уже освободился от своей жизни, им нечего больше сказать, разве что пожелать действовать так хорошо, как я только смогу. Мне тоже нечего было сказать им, кроме того, что я понял и принял свою судьбу.
Следующим ко мне подошел Висенте. Он заговорил очень мягко и сказал, что вызовом для воина является приход к очень тонкому равновесию между положительными и отрицательными силами. Этот вызов не означает, что воин стремится все взять под контроль, а означает лишь, что воин должен стремиться встретить любую вообразимую ситуацию, ожидаемую и внезапную, с равной эффективностью. Быть совершенным в благоприятных обстоятельствах означает быть бумажным воином. Мой вызов состоит в том, что я остаюсь позади. Их вызов - в том, чтобы идти в неизвестное. Оба вызова являются захватывающими. Для воинов восхищение от того, что остаешься, равно восхищению от того, что отправляешься в путь; Оба равны, потому что оба состоят в выполнении священного долга.
Затем ко мне приблизился Сильвио Мануэль. Заботясь о практических моментах, он снабдил меня формулой, своеобразным заклинанием на тот случай, если моя задача окажется для меня непосильной. Это был тот напев, который пришел мне на ум, когда я в первый раз вспомнил женщину-нагваль.
Я уже отдан силе, что правит моей судьбой. Я ни за что не цепляюсь, поэтому мне нечего защищать. У меня нет мыслей, поэтому я буду видеть. Я ничего не боюсь, поэтому я буду помнить себя. Отрешенный, с легким сердцем. Я мимо Орла проскользну, чтобы снова стать свободным.
Он сказал мне, что собирается продемонстрировать практическое маневрирование вторым вниманием, и тут же превратился в светящееся яйцо. Затем вернул себе свою нормальную внешность, и повторил эти превращения три или четыре раза. Я отлично понял, что он делает. Ему не понадобилось объяснять мне это, но тем не менее я не мог выразить словами то, что узнал.
Сильвио Мануэль улыбнулся, понимая мои проблемы. Он сказал, что требуется огромная сила для того, чтобы освободиться от намерения повседневной жизни. Секрет, только что открытый мне, состоит в том, как уходить от такого намерения. Чтобы выполнить то, что он сделал, нужно перенести свое внимание на светящуюся оболочку.
Он еще раз превратился в светящееся яйцо, и тогда мне стало ясно все, что я знал и так. Глаза Сильвио Мануэля на какое-то мгновение сфокусировались на точке второго внимания. Голова его была повернута прямо, но взгляд был несколько скошен в сторону. Он сказал, что воин должен вызвать намерение, а взгляд является ключом. Глаза как бы выманивают намерение.
Меня охватила эйфория.
В конце концов, теперь я получил возможность думать о чем-то таком, что я знал, в действительности не зная. Причина того, что видение является зрительным, состоит в том, что глаза нужны нам, чтобы фокусироваться на намерении. Дон Хуан и партия его воинов знали, как использовать свои глаза для того, чтобы схватить другой аспект намерения. Они называли это действие видением. То, что показал мне Сильвио Мануэль, являлось истинной функцией глаз - ловцов намерения.
Я решил использовать свои глаза, чтобы приманить намерение, и сфокусировал их на точке второго внимания. Внезапно дон Хуан, его воины, донья Соледад и Элихио стали светящимися яйцами, но это не относилось к Ла Горде, трем сестричкам и Хенарос. Я продолжал перемещать глаза туда и назад между шарами света и людьми, пока не услышал щелчок в основании шеи, и тогда все в комнате стали светящимися яйцами. Мгновение мне казалось, что я не смогу их различать, но затем мои глаза как-то приспособились, и я удержал два аспекта намерения, два образа сразу. Я мог видеть и их физические тела, и их светимости. Две сцены не были наложены друг на друга, они существовали отдельно, - и все же я не мог понять - каким образом. У меня как бы сосуществовали два канала зрения, где видение совершалось моими глазами и в то же время было независимо от них. Закрывая глаза, я продолжал видеть светящиеся тела, но уже не видел физических тел.
В какой-то момент у меня возникло острейшее чувство, что я знаю, как перемещать свое внимание на собственную светимость. Я знал также, что стоит мне сфокусировать свои глаза на своем теле, как я возвращусь на физический уровень.
Затем ко мне подошел дон Хенаро и сказал, что Нагваль Хуан Матус дал мне долг как прощальный подарок, Висенте подарил мне вызов, Сильвио Мануэль - магию, а он хочет подарить мне юмор. Он осмотрел меня с головы до ног и заметил, что на вид я - самый печальный Нагваль, какого он когда-либо видел. Он окинул взглядом учеников и заключил, что нам ничего не остается, как быть оптимистами и смотреть на положительные стороны вещей. После этого он рассказал нам анекдот о деревенской девушке, соблазненной и покинутой городским ухажером. Когда ей в день свадьбы сообщили, что жених сбежал, она взяла себя в руки благодаря трезвой мысли о том, что еще не все потеряно. Да, она лишилась девственности, но, слава богу, еще не успела заколоть поросенка, предназначенного для свадебного пира.
Дон Хенаро сказал, что может помочь нам выбраться из нашей ситуации, похожей на ситуацию брошенной невесты. Единственный выход - держаться за своих поросят, чем бы они ни были, и весело смеяться. Только при помощи смеха мы можем изменить свое положение.
Жестами головы и рук он пригласил нас сказать ему сердечное «ха-ха». Вид учеников, пытающихся рассмеяться, был таким же смешным, как и мои собственные потуги. Внезапно я рассмеялся вместе с доном Хуаном и его воинами.
Дон Хенаро, всегда подшучивавший над моими поэтическими наклонностями, попросил меня громко продекламировать стихотворение. Он сказал, что хочет суммировать свои сантименты и свои рекомендации стихотворением, прославляющим жизнь, смерть и смех. Он имел в виду отрывок из поэму Хосе Горостизы «Смерть без конца».
Женщина-нагваль вручила мне книгу, и я прочел тот отрывок, который всегда нравился дону Хуану и дону Хенаро.
О, какая слепая радость!
Какое огромное желание!
Пользоваться воздухом, которым мы дышим,
Ртом, глазами, рукой.
Какое горячее нетерпение
Потратить всего себя без остатка
В одном-единственном взрыве смеха.
О, эта наглая выскочка смерть,
Добивающая нас издалека,
Дотянувшись до нас через удовольствия,
Которые мы находим
В ничтожной ласке,
В чашке чая…
Обстановка для стихотворения была захватывающей. Я ощутил озноб. Ко мне подошли Эмилито и Хуан Тума. Они не сказали не слова. Их глаза сияли как черные стеклянные бусинки. Казалось, все их чувства были сфокусированы в глазах. Курьер Хуан Тума очень мягко сказал, что когда-то в своем доме он посвятил меня в тайны Мескалито и что это было предшественником другого случая в колесе времени, когда он хотел ввести меня в полную и окончательную тайну.
Эмилито сказал, как если бы его голос был эхом Хуана Тумы, что они оба уверены, что я выполню свою задачу. Курьер Хуан Тума добавил, что Орел свел меня с партией Нагваля Хуана Матуса как со спасательной командой. Они еще раз обняли меня и прошептали вдвоем, что я должен верить в самого себя.
После курьеров ко мне подошли воины-женщины. Каждая обнимала меня и шептала на ухо наилучшие пожелания.
Последней подошла ко мне женщина-нагваль. Она села и поставила меня между колен, как будто я был ребенком. Она излучала чистоту и привязанность. У меня перехватило дыхание. Мы поднялись и обошли комнату, разговаривая о нашей судьбе. Силы, которые невозможно изменить, привели нас к этому кульминационному моменту. Испытываемое мною преклонение было неизмеримым, и такова же была моя печаль. Затем она открыла мне частичку правила, относящегося к трехзубчатому Нагвалю. Она была крайне возбуждена, и в то же время казалась спокойной. Ее интеллект был безупречен, и в то же время она не пыталась ни о чем рассуждать. Ее последний день на земле поглощал ее. Она затопила меня своим настроением. Казалось, что вплоть до этого момента я не вполне понимал фатальность нашей ситуации. Пребывание на левой стороне приводило к тому, что непосредственно текущий момент заслонял все остальное, и это делало практически невозможным какое бы то ни было предвидение дальше этого момента. Однако воздействие ее настроения захватило значительную часть и моего правостороннего осознания вместе с его способностью предвидеть те чувства, которые придут потом. Я понял, что никогда больше не увижу ее. Это было невыносимо.
Дон Хуан говорил, что на левой стороне нет слов, что воин не может больше плакать и что единственным выражением боли является дрожь, приходящая откуда-то из самых глубин вселенной, как если бы одна из эманаций Орла была болью. Дрожь воина бесконечна. Пока женщина-нагваль разговаривала со мной и держала меня, я ощутил эту дрожь. Женщина-нагваль обвила руками мою шею и прижала свою голову к моей. Я ощущал себя чем-то вроде выкручиваемой тряпки. Затем я почувствовал, как что-то не то выходит из моего тела, не то переходит из ее тела в мое. Боль стала настолько нестерпимой и жгучей, что я обезумел и повалился на пол вместе с женщиной-нагваль, все еще обнимавшей меня. Как во сне, промелькнула мысль, что я, должно быть, ушиб ей голову при падении. Наши лица были залиты кровью.
Дон Хуан и дон Хенаро подняли меня и крепко схватили за руки. По мне проходили неудержимые судороги, подобные схваткам. Женщины-воины окружили женщину-нагваль, выстроившись в ряд посреди комнаты. К ним присоединились мужчины. Через мгновение между ними возникла явная энергетическая цепь. Этот ряд проходил передо мной. Каждый из них подходил и на секунду останавливался возле меня, не разрывая при этом ряда, как будто они находились на конвейере, который нес их куда-то, двигаясь рывками и замирая возле меня. Первыми ушли мужчины-курьеры, затем женщины-курьеры, затем мужчины-воины, затем сновидящие, сталкеры и, наконец, женщина-нагваль. Они прошли мимо меня и находились в полной видимости еще одну - две секунды - достаточно долго для того, чтобы сказать «прощай», а затем исчезали во тьме таинственной расщелины, появившейся в комнате.
Дон Хуан нажал мне на спину и снял часть невыносимой боли. Он сказал, что понимает мою боль и что та близость, которая связывает Нагваля-мужчину с женщиной-нагваль, является чем-то таким, что нельзя сформулировать. Она существует как результат эманаций Орла. После того, как эти двое людей сведены вместе, а затем разъединены, нет никакого способа заполнить пустоту, потому что это не социальная пустота, а движение этих эманаций. Дон Хуан сказал мне, что он собирается переместить меня в мое крайнее правостороннее осознание. Он добавил что этот маневр - милосердный, хотя и временный, и что он позволит мне на некоторое время забыть, но не успокоит меня, когда я вспомню.
Дон Хуан сказал также, что этот акт воспоминания является абсолютно непознаваемым. Фактически это акт воспоминания самого себя, который не прекращается после того, как вспомнишь все взаимодействия, имевшие место на левой стороне осознания. Напротив, вспоминание самого себя продолжает извлекать на свет каждое воспоминание, хранящееся светящимся телом с момента рождения.
Те систематические взаимодействия, через которые воин проходит в состоянии повышенного осознания, являются лишь средством заставить другое «я» раскрыть себя в воспоминаниях. Этот акт воспоминания, хотя он кажется относящимся только к воинам, в действительности касается каждого человеческого существа. Каждый из нас может идти прямо в память нашего светящегося тела, достигая неимоверных результатов.
Затем дон Хуан сказал, что этим днем, в сумерках, они уйдут, и единственное, что им осталось сделать для меня, так это создать расщелину - разрыв в потоке моего времени. Они собирались заставить меня прыгнуть в бездну для того, чтобы прервать эманации Орла, из-за которых у меня есть ощущение, что я цельный и непрерывный.
Прыжок должен быть сделан, когда я буду находиться в состоянии нормального осознания.
Идея состояла в том, что мое второе внимание возьмет верх. Вместо того, чтобы умереть на дне бездны, я полностью войду в свое другое «я». Дон Хуан сказал, что через некоторое время я выйду из своего другого «я», после того, как моя энергия будет израсходована. Но выйду я не на той же вершине, с которой мне придется прыгнуть. Он предсказал, что я появлюсь на своем излюбленном месте, где бы оно ни было. Это и будет разрывом в континууме моего времени.
Затем он полностью изъял меня из моего левостороннего осознания, и я забыл свою боль, свою цель и свою задачу.
В сумерках того же вечера Паблито, Нестор и я прыгнули в пропасть. Удар Нагваля был столь точным и столь милосердным, что ничто из событий их прощания не проникло сквозь границы другого события, когда мы остались живы после прыжка в верную смерть. Каким бы поразительным ни было это событие, оно бледнело по сравнению с тем, что происходило в другой сфере.
Дон Хуан заставил меня прыгнуть как раз в тот момент, когда он и его воины воспламенили свое осознание. Меня посетило подобное сну видение ряда людей, смотрящих на меня. Впоследствии я благоразумно решил, что это одно из длинной серии видений или галлюцинаций, прошедших передо мной во время прыжка. Такова была жалкая интерпретация моего правостороннего осознания, подавленного чудовищностью этого события. На своей левой стороне, однако, я понял, что вошел в свое другое «я», и это вхождение не имело никакого отношения к моей рациональности. Воины партии дона Хуана удержали меня на бесконечный момент, прежде чем исчезнуть во всеобщем свете, прежде чем Орел пропустил их. Я знал, что они находятся в сфере эманаций Орла, которой я достичь не мог. Они ждали дона Хуана и дона Хенаро. Я видел, как дон Хуан занял свое место впереди, а затем все превратилось в кавалькаду ослепительных огней в небе. Что-то подобное ветру, казалось, заставило ряд огней сокращаться и сжиматься. В одном месте, где находился дон Хуан, появилось ослепительное сияние. Я подумал об оперенном змее из толтекской легенды - о Кецалькоатле, змее с изумрудными перьями. А затем огни исчезли.
